Без права на слабость (СИ) - Лари Яна

Не могу я с ним так. Пусть лучше мне будет стыдно перед чужаками. Конечно, виноваты мы с Бедановым оба, но вряд ли это как-то смягчит тот факт, что в этот раз я раздевалась по своей инициативе.

– Молчите. Так я и думала. В пятницу после пар жду вас в спортзале.

Преподаватель менеджмента, одарив нас укоризненным взглядом, спешит выйти из аудитории вслед за Лукрецией и физруком, а на меня без промедления нацеливается сразу две пары глаз. Карие смотрят разочарованно, в то время как серые – торжествующе. Что до Степана, тот сосредоточенно протирает рукавом линзы очков и в нашу сторону даже не оборачивается.

– М-да, Валерия, – тягуче произносит Лиховский, с таким укором, что сжимается сердце. – Как девушка ты зачётная, а как человек – дерьмо.

Да что я такого сделала?!

– Я здесь при чём? – каким же тонким и слабым делает мой голос обида! Матвей ведь знает, как всё обстояло на самом деле, почему тогда упрекает? – Дружка своего благодари.

– Шутишь? – немигающий взгляд шарит по моему лицу, словно в поисках ответа на какой-то очевидный вопрос, но, похоже, результат настолько обманул его ожидания, что он решительно смахивает конспекты себе в рюкзак. – Сама вложила ему в руки оружие и обвиняешь в просвистевшей пуле? Чудная ты, Лера. Как будто в центре выросла.

Смутившись прозвучавшей в его тоне брезгливости, пристыженно опускаю глаза. Матвей прав – я выросла в центре и в упор не понимаю ни местных порядков, ни тем более взглядов на жизнь. А в следующий миг на парту рядом с моим локтем прилетает смачный плевок.

– Крыса.

Закрыв глаза, делаю глубокий вдох. Слышу, как Беданов лениво тянет: «Дай пять!». Мудак. Чего только взъелся? Ведь понял из-за чего всё, по взгляду видела – колючему и злому.

Звучно хлопают ладони, а я пытаюсь не расплакаться, глядя на пенистую лужицу, медленно растекающуюся по исписанному матерными стихами дереву. Вернувшийся препод монотонно начинает пересказ новой темы, скрипят страницы под натиском ручек, одна я продолжаю коситься на прощальный подарок Лиховского и с горечью признаю, что мне, похоже, никогда не обрести здесь друзей.

Собрав волю в кулак, оттираю влажной салфеткой парту, изо всех сил стараясь игнорировать насмешливый взгляд с соседнего ряда. От него не то, что лицо горит – сердце места себе не находит. Впервые в жизни хочется ударить другого человека, да так сильно, что в глазах темнеет. Каждая моя проблема его рук дело, он словно задался целью добить, растоптать. И я в упор не припомню, чтобы давала повод так с собой обращаться.

К окончанию уборки градус моей ненависти достигает того самого накала, за которым обычно следуют безрассудные поступки. Как следствие, на раскрытую тетрадь Беданова шлёпается комок использованных салфеток.

– Делюсь добротой, – шепчу одними губами на его яростный взгляд. – Ты же со мной ею делишься.

Не проходит минуты, как мне на парту возвращается бумажный шарик. Записка.

«Я буду настолько добр, что даже провожу тебя до дома, а то боюсь, одна ты столько добра не унесёшь»

Меньше всего мне хочется выяснять, что за мерзость он снова задумал, поэтому остаток пар, то и дело настороженно поглядываю на соседний ряд. Но Беданов, удостоверившись, что угроза достигла адресата, мгновенно потерял ко мне интерес.

Он постоянно с кем-то если не болтает, то переписывается, в исключительных случаях перебрасывается записками и при всём этом умудряется держаться в стороне от шумного коллектива. Если присмотреться, то видно как ревностно Беда охраняет дистанцию между собой и тем же Лиховским. Как хмурится, когда тот трогает его вещи, или одёргивается, когда кто-либо пытается по-братски похлопать по плечу. Нет, это не брезгливость, не высокомерие, а что-то сложнее, глубже. Да и плевать что! Мне-то какое дело? Просто на будущее буду с ним осторожнее.

После четвёртой пары здание универа я покидаю через окно в женском туалете. Пусть ждёт у главных ворот хоть до завтра, умник. Заслужил.

К сожалению, дорога домой очень скоро стирает радость от успешного побега. Разбитые тротуары; кусты живых изгородей, пестрящие мелким мусором; частные дома с прозрачной плёнкой вместо выбитых стёкол – изнанка любимого города действует угнетающе. Спасибо хоть добралась без приключений.

Анжела во дворе, развешивает бельё. Судя по небогатой цветовой палитре, кто-то здесь определённо любит красный. И вино. Да, точно – от неё отчётливо несёт перебродившим виноградным мустом.

– Обед на плите, – она пытается говорить, зажимая ртом прищепку, но та предсказуемо падает в накапавшую с махровых полотенец лужицу, срывая с алых губ пару крепких выражений. Зашибись.

Меня хватает только на приветную улыбку. Хочу запереться в своей комнатушке и больше никого никогда не видеть. Это был отвратительный день.

Перечитав часть ксерокопий предыдущих тем, умудряюсь проспать до позднего вечера и если бы не стук в дверь, то сон благополучно длился б до утра. Широкая улыбка Анжелы на сей раз не находит во мне должного отклика. Вот чего ей неймётся? Мне снился родной дом и мама…

– Ну ты и соня, голубушка! Пошли, поможешь на кухне. Отец звонил, скоро будет.

– Иду, – зябко поёжившись, одёргиваю спортивные штаны, которые так и не удосужилась переодеть. Не лучший наряд для семейного ужина, но почему-то мне кажется, большего здесь и не ждут.

– Нарежешь овощи на салат, а я пока нанижу мясо на шампуры, – приговаривает Анжела, пока я плетусь за нею следом, раздумывая, приемлемо ли будет отказаться от ужина. Сомневаюсь. – Тимур уже развёл огонь. Явился, слава богу! Совсем разгильдяй от рук отбился: то дома не ночует, то трубку не берёт. Ещё хватает наглости сочинять, что задержался после занятий. Ага, до самых сумерек! Ну, ничего, теперь вместе будете, может, хоть ты его образумишь. Весь в папашу – ни стыда, ни совести, одно сплошное упрямство.

– А салатницу где можно взять? – оглядываю кухню в попытке сменить тему, чтобы не попасться на невнимании. Мне своих проблем достаточно.

– В нижнем шкафу поищи миску, белая такая, в неё режь. Чай не Новый год, чтоб хрусталь доставать.

– Спасибо хоть не в корыто, – бормочу себе под нос, смахивая нарезанные помидоры в нечто скорее напоминающее небольшой эмалированный таз. Дома мы всегда красиво сервировали стол даже для перекуса. Да и кто столько съест?

– Что голубушка? Я не расслышала.

Ещё это вечное «голубушка» – аж уши режет своей напыщенностью. Так и хочется огрызнуться: «Ау, папы нету! Можно не переигрывать», но здравый смысл советует помалкивать. Проткнёт ещё шампуром и поминай как звали.

– Готово, говорю.

– Отлично, я тоже закончила, – выдыхает она со струёй сигаретного дыма, роняя пепел в сантиметре от миски с овощами. – Ой, слышишь? Калитка скрипит.

Отрицательно качаю головой. Я думала это её кожаные штаны.

– Иди пока на задний двор, отнеси Тимуру мясо, – наспех пригладив волосы, Анжела вручает мне тяжеленный поднос с шашлыками. – Сейчас Сашеньку встречу и тоже подойду.

Чёрт возьми, что за привычка решать за других?! Может, я тоже хочу выбежать отцу навстречу, а она пусть сама к сыну своему топает.

Окей, я не гордая, дождусь своей очереди. И плевать, что у меня нет выбора.

Участок за домом освещён тусклым светом переноски и всполохами прогорающего костра, над которым спиной ко мне хлопочет высокий парень в красных трениках. Похоже, он и есть тот самый таинственный любитель выделиться из серой массы.

Поставив поднос с мясом на огромный стол-пень, окружённый ещё четырьмя пенёчками поменьше, взволнованно мнусь, не зная с чего начать разговор. Казалось бы, скажи «привет», а дальше само завяжется, но есть в нём что-то нехорошее, что сбивает меня с толку.

Эти широкие плечи, обтянутые серой толстовкой, длинные ноги, узкие бёдра, копна взъерошенных на макушке светлых волос – всё кажется до дрожи в поджилках знакомым. Опасным. Враждебным.

Да быть того не может…

Я медленно пячусь вбок, не сводя глаз с резко напрягшегося тела. Поворот головы, игра бликов на высоких скулах, слабый отблеск костра на дёрнувшейся вместе с недоверчивой улыбкой серьге: отныне все мои прошлые проблемы детский лепет перед новым испытанием – не влипнуть в ещё большее дерьмо.