Святоша - Юлия Резник

Нет. Вот… Возьми, – сказал я, доставая кошелек из кармана, и, понимая, что Ида слишком гордая, чтобы взять от меня хоть копейку, добавил: – Потом как-нибудь отдашь.

Глава 7

Ида

Как же он меня выбесил! Словами не передать… Я шарахнулась в сторону, больно ударившись о косяк. Ухнула. Из глаз фонтаном брызнули слезы, а драгоценное колье упало на пол прямо вместе с коробкой. Стало еще горше. Что-то заворочалось в груди, будто пробиваясь сквозь ледяную корку, сковавшую сердце. Царапая острыми краями плоть. Делая больно-больно. Так, как давно уже не было.

– Ида…

– Отвали! – рявкнула я, сама не в силах себе объяснить, почему вымещаю боль на постороннем, в общем-то, человеке. А после, вспомнив о том, что за тонкой стенкой спит Дашка, гораздо тише и жалостливее добавила: – Просто отвали, а?

Вместо этого Паша нахмурился и, сев совсем рядом на корточки, подхватил футляр, колье и осторожно положил его внутрь.

– Тут еще вот… – протянул мне какую-то бумажку. – Не документы ли, которые ты искала?

Я сквозь слезы покосилась на зажатую в лапище Павла бумажку. М-да, видать, он своих женщин не баловал драгоценностями, раз не может отличить обычный листок из тетрадки от документов, подтверждающих аутентичность изделия… Похоже, Светку ждет неприятный сюрприз. Эта мысль меня здорово развеселила. Очевидно, у меня начиналась истерика. Никак иначе мою дурацкую реакцию было не объяснить. Чтобы успокоиться, вдохнула поглубже и забрала из рук Павла злосчастный листок. Стряхнув слезы, поднесла тот к глазам и… Мое сердце остановилось сразу, как только я узнала почерк Ильи – заваленные влево буквы, острые, словно кардиограмма. Затем рвануло, как птица о прутья клетки. Я села прямо. Разгладила записку трясущимися пальцами. Буквы расплывались перед глазами, но я упрямо стряхивала слезы и читала.

«Я загадал увидеть его на тебе, когда Дашке стукнет двадцать. Надеюсь, хотя бы к тому моменту ты найдешь эту записку. Lol

P.S.: Как можно быть такой невнимательной, Корсакова? А впрочем… Витай в облаках и дальше, я никому не позволю подрезать твои красивые крылышки.

Люблю тебя».

Господи… Как удар под дых. Я про вела пальцем по чернилам… Грудь сдавило так, что дыхание стало рваным. Буквы окончательно слиплись одна с другой. Я согнулась, уткнувшись лбом в колени. Прижала письмо к груди.

– Я нашла, Илюш… – и расплакалась. Меня била крупная дрожь. Из груди наружу рвались хриплые отчаянные рыдания. Нет, я отдавала себе отчет, что не одна… Но в тот момент мне было совершенно плевать, что у моей истерики есть свидетели. Боль, которую я так долго держала внутри, что и сама не поняла, как много ее скопилась, наконец, прорвалась наружу. И я выла, как раненый зверь, то отчаянно комкая записку судорожно сжимающимися пальцами, то, наоборот, разжимая их, чтобы не повредить эту бесценную реликвию. Слёзы катились по щекам, впитывались в листок, размывая чернила, и казалось, что меня не становится вместе с ними. Подвывая и слепо шаря руками по полу в поисках… Я не знаю… Может быть, хоть какой-то опоры? И совершенно неожиданно я ее обрела в виде Павла. Бережно меня приобняв, он шепнул:

– Ну, все… Все. Давай поплачь…

Я засмеялась. Его слова противоречили друг другу. Невозможно было и поплакать, и успокоиться одновременно. Он же, сбитый с толку развернувшейся драмой, именно это и предлагал. Тем самым умудрившись сделать то, что не смогли сделать ни советы друзей, ни лекарства, ни разговоры с психологом – высвободить, наконец, мои эмоции. Они потоком слез устремились наружу. Меня трясло. Я хрипела, выдыхая раскаленный воздух короткими рваными толчками, хватала ртом пустоту. Позволяя себе быть слабой и уязвимой. А Павел молча гладил меня по сведенным судорогой плечам. Иногда, когда я начинала дрожать, надавливая чуть сильнее, иногда, напротив, касаясь меня легко, словно перышком. Его дыхание было ровным, как метроном, и постепенно совершенно невольно я подхватила этот успокаивающий ритм. Мои рыдания сменились судорожными всхлипываниями, а потом и вовсе стихли, оставив после себя дичайшее опустошение и усталость.

Я выпрямилась, аккуратно сложила письмо все еще немного подрагивающими руками и вернула его в коробку. От мысли, что я могла не найти это послание, бросало в холодный пот. Для меня записка от покойного мужа стала гораздо ценнее подарка, который сподвиг ее написать.

Справившись с эмоциями, первым делом отстранилась от Павла подальше.

– Что тебя так расстроило? – спросил он.

– Ничего… Это слезы радости.

– Как-то не похоже, – нахмурился Павел.

– Этот листок – потерянная записка от мужа. Понимаешь… Он словно заговорил со мной, когда я уже смирилась, что никогда его не услышу. Впрочем, неважно. Наверное, я опять должна извиниться… За свою истерику.

– Ничего ты мне не должна! – буркнул Павел.

– Ты мне тоже, – подхватила я, вскинув на него взгляд. – Поэтому убери это… – кивнула на валяющийся на полу кошелек.

– Сказал же, потом отдашь! Когда на ноги встанешь.

– Нет.

– Ты что, козерог?

Я даже замерла, обалдев от такой смены темы. Оторвала бумажное полотенце, вытерла нос. Игнорируя правила приличий, громко высморкалась.

– А ты что, веришь в гороскопы?

– Я верю своему опыту, который показывает, что с козерогами сложно вести дела.

– Я – телец.

– Все понятно. Тоже баран.

Хмыкнула. Почему-то было совсем не обидно. Может, на обиду просто не осталось сил. Их вообще ни на что не осталось…

– А ты, дай угадаю, лев?

– Что, так заметно?

– Львы всегда считают себя лучше других.

– Даже не буду спрашивать, с чего вдруг такие выводы.

– С твоего презрительного «Ты что, козерог»?

Павел хмыкнул. Глянул на меня как-то странно.

– Все с тобой понятно. Значит, в долг не возьмешь?

– Нет, – вздохнула. – Может, у кого-то другого, но не у тебя.

– Но хоть колье продавать этой…