Татьяна Тронина - Люблю, убью, умру…

Ознакомительный фрагмент

Аглая была права — незачем мне было сюда приходить. Сколь же глупы приступы сентиментальности, которые накатывают иногда на людей, особенно на женщин. Отец сто лет меня не видел, почему я вдруг решила, что он обрадуется мне?!

— Ладно, я пойду, — сказала я и встала с кресла.

— Нет уж, погоди… доченька. — Он почти силой заставил меня сесть обратно. — Столько лет прошло… Свиделись наконец-то!

«Да, здорово он на маму обиделся, — мелькнуло у меня в голове. — Но не убьет же он меня! Я вроде как ни в чем перед ним не виновата… А вдруг он просто сумасшедший?» Мне стало совсем страшно.

— Мне ничего от вас не надо, — твердо произнесла я. — Я просто хотела вас увидеть. Хотя бы один раз. Это нормально…

— Ну да, очень нормально. А что, дорогая доченька… — вдруг ехидно прищурился он. — Мама тебе ничего не рассказывала обо мне?

— Ничего. Она не хотела…

— Как это похоже на нее! — воскликнул Аркадий Елисеевич словно про себя. — Как похоже… Я мог бы сразу догадаться, что она оставила тебя, Лизонька, в полном неведении!

И он швырнул в меня журнальный столик. «Сумасшедший!»

Я бросилась в первую попавшуюся дверь — это оказалась ванная — и задвинула щеколду. В ванной было темно и пахло каким-то мерзким одеколоном.

— Открой! Слышишь — открой! — забарабанил он в дверь что было сил.

Он долго барабанил в дверь и орал что-то неразборчивое. Можно было не надеяться, что соседи этот шум услышат, по той же причине — очень толстые стены. Я, конечно, и не думала открывать.

Я сидела на холодном полу и плакала… Зачем я пришла сюда?!

— Слышь, ты, Лизавета… — вдруг произнес он за дверью. — Выходи. Я больше не буду. Это на меня так, нашло.

— Ничего себе нашло! — закричала я, зарыдав в голос. — Ты же мне отец родной… Чуть не убил меня!

За дверью опять воцарилась тишина, а потом он сказал:

— Я не твой отец.

— Что?

— То, что слышала. Я не твой отец.

— А кто вы?

— Разгадай загадку — я муж твоей матери, но я не твой отец…

— Отчим? — опешила я.

— Нет, и не отчим даже… Я тебе совсем никто.

Человек за дверью, похоже, окончательно образумился и теперь говорил усталым, скучным голосом. Интересно, обманывает или нет?

— А вы не ошибаетесь? — осторожно произнесла я.

— Нет.

— Но почему? Многие мужчины думают, что они не являются отцами, но на самом деле очень даже являются. Только полноценная генетическая экспертиза может подтвердить…

— К лешему экспертизу… — буркнул он. — Мы расстались с твоей матерью за два года до твоего рождения. Ну не могла же она два года ходить беременной!

— А почему же у меня отчество и фамилия ваши?

— Потому что официально развелись мы позже. Она записала тебя на меня…

— А почему вы ей это позволили?

— Я сначала ничего и не знал. Потом подумал — ну и ладно, алименты же с меня не требуют. Если б она с меня деньги требовала, я бы тогда, конечно, такое затеял…

— Мама не говорила мне об этом…

— А то ты не знала свою мамашу!

Сказанное было чистой правдой — я ее совершенно не знала. И вообще, похоже, этот Аркадий Елисеевич не врал — только моя мама могла довести человека так, что даже спустя тридцать лет он мог взбеситься от одного ее имени.

— Я выйду? — после некоторой паузы, осторожно спросила я.

— Выходи. Не век же тебе там сидеть!.. — крикнул он откуда-то издалека.

Я отодвинула щеколду и вышла. Аркадий Елисеевич Синицын уже сидел за кухонным столом и с интересом рассматривал початую бутылку водки.

— Вот, нашел, — буркнул он, не глядя на меня. — Ты не бойся, садись. Поговорим…

— Может, будет лучше…

— Да ничего не будет! — с досадой воскликнул он. — Ты, если подумать, тоже жертва. У меня к тебе никаких претензий…

— Чья жертва? — спросила я, недоверчиво усаживаясь на краешек табуретки.

— Ее, — произнес он с особым выражением, разливая водку по стопкам.

— Вы, я так понимаю, о моей маме говорите, — сказала я, невольно принюхиваясь к водке — пахло отвратительно. — Только напрасно вы так… Она была очень хорошей, и я очень ее любила.

— А куда тебе было деваться? — усмехнулся Аркадий Елисеевич. — Ладно, помянем. Я и не знал, что ее уже нет. Да не нюхай ты стакан, ради бога!

— Я не люблю водку, — честно призналась я, но все-таки отпила из стакана.

— А что ты любишь?

— Мартини, «Токайское»…

— Мартини! «Токайское»! — с гримасой отвращения передразнил он. — Никакого патриотизма. Впрочем, чего можно ожидать от человека, которого воспитала она.

Стол, за которым мы сидели, был не очень чистым, и я сразу же прилипла к нему локтями. Стараясь не заострять на этом внимание, я осторожно отклеилась и больше уж не клала руки на его поверхность.

— Мы познакомились с ней лет тридцать назад. Ей было восемнадцать, и она была очень хорошенькая. Глянул тогда на нее — ангел, как есть ангел. Я был у нее первым. Сразу предложил расписаться…

Мне очень хотелось сбежать из этого дома, но я не могла — сидела не шевелясь, точно сиденье у табурета тоже было намазано какой-то липкой дрянью, и слушала человека, который был мне совсем чужим. Он рассказывал о моей матери то, о чем я даже не подозревала. Он сказал правду — я действительно ее не знала.

— Она согласилась. Расписались мы очень быстро — у меня знакомая была в ЗАГСе, материна подруга. Думал — ну вот, я в раю — такая девушка, такая девушка…

— Что же произошло? — с мрачным нетерпением спросила я.

— С этого момента начался ад, — вдруг произнес Аркадий Елисеевич, уставившись на какую-то точку на стене. — Я не думал, что молодая, хорошенькая женщина способна на такие издевательства. Моральные, конечно, но лучше б она меня сковородкой по голове била или там скалкой… все человечнее было бы. Короче, в один прекрасный день, вернее вечер, я не выдержал, напился, прибившись к какой-то компании, — «стекляшка» была напротив. Я вообще-то не пил, но тут так припекло… А компания та еще попалась! Короче, рядом со «стекляшкой» ларек стоял, и он оказался ограбленным. Меня посадили. На два года. А я даже не помню тот вечер — я, наверное, просто в кустах лежал рядом, в полной отключке, пока компания эта его грабила. Только она после суда сказала, что всегда от меня ожидала чего-нибудь такого. Типа я подлец и негодяй.

Я смотрела на этого человека и думала, что мама напрасно согласилась за него выйти. Они были не парой. Ее вина только в том, что она согласилась…

— Она мне даже письмишка не написала. А когда я вышел, у нее уже ты родилась. От кого, как — я без понятия, к тому моменту она была опять одна. А я все еще любил ее! И предложил ей — давай сойдемся. А она засмеялась нехорошо: «Наколки свои сведи — это очень неэстетично!»