Невеста для Азата - Мария Зайцева

куда отец отправляет мне деньги… Все пропало! Все!

Я отсюда смогу добраться до посольства только пешком… Если пойму, в какой стороне столица. А я не пойму!

Ужас сковывает, делает слабой и безвольной, и, одновременно лишает разума.

Никогда я не была настолько беспомощной!

Никогда не находилась в таком ужасном, безвыходном положении!

И кто меня в него погрузил?

Мои родные! Мои самые близкие люди! Кровные родственники!

— Откройте! Откройте! Я все равно… Слышите? Все равно не соглашусь! Да я вашему жениху в лицо вцеплюсь! Ни один мужчина не захочет брать к себе в дом бешеную кошку!

Ответа предсказуемо нет.

Я без сил опускаюсь на пол прямо у двери и плачу. Опять плачу.

Больше ничего не удается сделать.

Ложусь на ковер, обхватываю себя, подтягиваю колени к груди… Почему они со мной так? Что я им сделала?

Опять начинаю подвывать, но уже тихо и обессиленно, от жалости к себе.

Неожиданно отчего-то вспоминается хриплый голос, шепчущий мне на ухо: «Сладкая…», и крепкие руки неизвестного спасителя.

Вот бы он был сейчас здесь…

Он бы не позволил… Конечно, не позволил. Спас бы…

Поплакав еще немного и пожалев себя, я со стоном поднимаюсь и бреду в ванную. Хорошо, что комната оснащена отдельным санузлом, а то не избежать бы конфуза.

Смотрю на себя, уставшую, заплаканную, в зеркало. Волосы размотались из косы и теперь обволакивают меня пышными прядями. Мешаются, словно душат.

А что если…

Мысль приходит в голову сумасшедшая, но, в принципе, вполне рабочая.

Почему бы мне не обезобразить себя?

Например, отрезать эти длинные волосы, которыми так гордится моя мать? А еще… Нет, до прямого членовредительства я не решусь.

Но волосы… Может, жених увидит мою короткую стрижку, решит, что я — порченная, и отпустит? Откажется?

Воодушевленная, я хватаю ножницы, но в следующее мгновение дверь ванной комнаты открывается, и ко мне кидается тетка. С криком отбирает ножницы, что-то выговаривает настолько быстро, что я не успеваю даже понять, о чем она.

— Рустам! Ай, Рустам! — зовет она сына, и через мгновение появляется мой брат.

Вот только совсем не похож он на того добродушного здоровяка, что забирал меня из аэропорта совсем недавно.

Теперь Рустам выглядит ужасающе. Огромный, грозный, с черной короткой бородой и насупленными бровями, он смотрит на мать, затем переводит взгляд на меня… На ножницы в руках тетки…

Делает шаг ко мне и несильно, но очень обидно бьет по щеке:

— Только попробуй что-то с собой сделать! — рычит он, перехватывая вторую мою руку, которой я инстинктивно замахиваюсь на него, — неблагодарная тварь! Родители всю жизнь заботились о тебе, семья приютила тебя, и это после того, как ты чуть не опозорила нас на весь город своей выходкой в ночном клубе! Да еще и сестру мою чуть не лишила мужа! Хорошо, что Азат сумел все замять! И теперь ты еще и не согласна? Да ты радоваться должна, что такой человек, несмотря на всю твою грязь, все же согласился тебя взять в свой дом! Я бы — не взял!

— Отпусти меня! — я не могу ничего ему возражать, плачу от боли в щеке, в руке, которую он так грубо и сильно держит, и от его слов, тоже грубых и несправедливых. — Не хочу ничего от вас! И жениха не хочу!

— Прекрати позорить семью, грязная ты девка! — рычит брат, — сегодня придет семья твоего жениха, веди себя правильно! Иначе… Иначе, клянусь, я продам тебя в бордель в Турцию, поняла?

Я смотрю на него, отказываясь верить словам. Рядом глухо ахает и что-то бормочет тетка.

— У меня твой паспорт, родителям скажу, что сбежала. И все! Поняла меня, тварь? Только посмей себя неправильно повести на сватовстве, не быть покорной и благочестивой! Я клянусь, я это сделаю. И никто не помешает.

У него ужасные, черные глаза, в которых нет ничего человеческого.

Я верю ему.

Тетка ничего никому не скажет… А с него станется отправить меня… Ох…

— Рустам… — я все-таки пробую достучаться до этого животного, которого по глупости своей приняла за брата, — ты что? Ну ведь это же… Бесчеловечно…

— Бесчеловечно — это отказываться от жениха, которого тебе с таким трудом нашли родные. Идти против воли родителей. Одеваться, как грязная девка, и разгуливать по злачным местам. Пить алкоголь. Совращать невинных девушек с пути истинного.

— Но Алия сама! — кричу я, решая не покрывать больше сестру! Это ее вина, пусть она тоже отвечает!

За это получаю еще одну пощечину.

— Не смей о моей сестре заговаривать вообще! Она — невинная девушка, в отличие от тебя, грязной! Ты радоваться должна, что тебя, такую, берут в такую семью! И ноги мне целовать, что я сумел договориться! А не кричать и не скандалить!

Он отталкивает меня от себя, и я падаю, в последний момент сумев уцепиться за раковину.

— Умойся, приведи себя в порядок, — цедит он злобно, — потом тебе принесут нормальную одежду, а не ту грязь, что ты привезла с собой. И через два часа приедет семья твоего жениха. Попробуй только хоть слово против сказать! Попробуй только рот раскрыть вообще! Молчишь, смотришь в пол! Поняла?

Я молчу, и он, резко качнувшись ко мне, хватает пальцами за щеки, приподнимая мое лицо:

— Поняла, я спрашиваю?

— Да, — хриплю я, и слезы текут по щекам.

Рустам смотрит на меня пару секунд, а затем неожиданно вытирает слезы пальцами:

— Красивая, — говорит уже более спокойным тоном, — понимаю, почему он не отказался… Даже после всего. Веди себя правильно, Наира, и тогда все будет хорошо. Мы все только счастья тебе хотим, поверь. Мы знаем, как будет лучше для тебя.

После этого он отпускает мое лицо, обменивается с матерью взглядами и выходит из комнаты.

А я остаюсь.

С ужасом в сердце и безумием в голове.

— Умойся, Наира, — спокойно говорит тетка.

— Тетя… Неужели вы позволите, чтоб меня… в Турцию? — шепчу я потерянно, все еще не веря до конца в произошедшее.

— Веди себя правильно, и все будет хорошо, — поджимает губы тетка. И уходит.

А я остаюсь.

Совсем одна.

Глава 10

— Вот, переоденься, — тетка сует мне какие-то светлые тряпки, больше похожие на шелковые мешки, — и яшмак повяжи.

— Нет.

Не знаю, как мне сил хватает еще говорить это слово. Но по-другому не получается, несмотря на все угрозы брата. На реальность этих угроз.

Просто в какой-то момент кажется, что, если позволю себе еще и лицо закрыть, то это будет… Это будет, словно меня уже