Душа птицы - Петр Немировский

отдаю ему распоряжения. Как быстро, однако, поменялись наши роли в жизни!

— Ты хочешь подняться? — спросил я Эми, видя, что она села на кровать, свесив ноги.

— Да, мне надо в туалет, — она встала.

— Ей холодно. Нужно закрыть окно. И достань из кладовки ещё один плед для неё, — велел я отцу, посмотрев на часы. — Всё, я побежал. Скоро вернусь.

Она кивнула. Неожиданно потянула руки ко мне.

— Бенжи! А-а-а!!! — издав вопль, вдруг рухнула на пол.

Несколько мгновений она стояла на коленях передо мной, и я не мог понять, что с ней. У меня даже мелькнула глупая мысль, что Эми сейчас разыгрывает передо мной глупую сцену покаяния. Но ещё через несколько секунд, когда она на полу перевернулась на спину, я понял, в чём дело. Эпилептический удар! У неё в спазмах тряслись руки и ноги, всё её тело перекрутилось, будто бы кто-то его истязал изнутри, выламывая ей все суставы. Её лицо исказилось, изо рта выступила белая пена.

— Хр-хр-хр… — хрипела Эми.

Я упал перед ней на колени. Я знал, что в случае эпилептического удара без специальных лекарств я бессилен.

— Дорогая, родная. Нет, нет, — шептал я, ползая перед ней на коленях и не сводя глаз с её перекошенного судорогой лица. — Я больше никогда, никогда тебя не обижу, клянусь всеми святыми, клянусь.

* * *

Мы ехали в машине, по тому же шоссе, но теперь уже в обратном направлении, в сторону моего госпиталя. Мы ехали в машине отца, которая была побольше и повместительней моей. Отец сидел за рулём, а я с Эми — на заднем сиденье. Она лежала на сиденье, её голова была на моих коленях, ноги, чуть согнутые в коленях, упирались в дверцу машины. Она уже немного пришла в себя: полуоткрытыми мутными глазами смотрела на меня.

— Знаешь, перед тем как я потеряла сознание, я видела что-то странное и страшное: огненную колесницу с пророками и ангелами. У меня было такое состояние, будто на меня снизошло вдохновение, но такое сильное, что я была не в силах это вынести.

Мы подъехали ко входу приёмного отделения. Отец остановил машину и, выйдя, открыл заднюю дверцу. Я помог Эми выйти и, взяв её под руку, повёл внутрь здания.

Мы медленно приближались с Эми к окошку регистрации.

Неожиданно она вызволила свою руку.

— Я туда не пойду.

— Почему? — спросил я, остановившись.

— Потому что эта запись попадёт в электронную систему, это станет известно в Комиссии штата по делам медсестёр, и тогда мне вообще никогда не восстановят право работать по специальности.

— Никто ничего не узнает, а узнают — и чёрт с ним! Извини меня, но ты не медсестра, а идиотка, если сейчас думаешь о такой ерунде. У тебя ведь в любую минуту может случиться ещё один удар, ещё худший, чем первый. Он может стать смертельным.

— Ты прав, я это знаю… Вот так. Ты уже видел, в какой крысиной норе я живу. Сейчас ты меня увидишь в «зоне для дебилов» в жёлтом халате. Боже, я, наверное, умру от стыда.

Я будто бы онемел и от этого её признания, от тона, каким она его произнесла, и от её беззащитно-трогательного вида. Не говоря ни слова, я подхватил Эми на руки.

За высокой стеклянной перегородкой регистратуры сидела молодая секретарша по имени Джессика. С раскрытым от удивления ртом Джессика наблюдала всю эту «романтическую сцену». Я кивнул Джессике, и она, понимающе кивнув в ответ, нажала специальную кнопку. Передо мной тут же открылись широкие автоматические двери в отделение, и я бережно, как драгоценный сосуд, понёс Эми туда.

* * *

— Я стал совершенно слепым, не вижу очевидного. Я почему-то подумал, что у неё ковид, будь он проклят. Потом мне пришло в голову, что, может, она беременна, чем чёрт не шутит, — сокрушался отец, когда уже поздно вечером мы возвращались в его машине домой. — Оказывается, она просто набухалась. А-ах!

— Не переживай, дэд. Ты всё сделал правильно, — утешил я его. — Главное, что всё благополучно обошлось. Она полежит в отделении день или два, чтобы мы были уверены, что с ней всё в порядке.

Перед моим мысленным взором возникла Эми — на кровати в отделении, на высокой мягкой подушке. С большим трудом мне удалось договориться, чтобы ей дали палату только для двух пациентов, как для «очень важных персон». Ведь все палаты сейчас переполнены. Перед тем как выйти из палаты, я снял маску и поцеловал её в губы. Кто знает, может, этим поцелуем я передал ей вирус. А может, сейчас получил вирус от неё? Никто не знает, кто уже заражён, а кто ещё нет.

— А ты молодец, сынок, стал настоящим профессионалом, — похвалил отец. — Я видел, как ты с ней сегодня обращался дома: раз-два-три, всё чётко, без паники. Отличная работа.

— Конечно, папа, я же имею неплохой личный опыт отношений с алкоголиками благодаря тебе. Ты, наверное, забыл, что когда-то пил как лошадь? Не знаю, как удалось твоей бывшей второй жене добиться, чтобы ты перестал пить.

— Да, это правда, я любил выпить. Но я никогда не допивался до такого состояния, как твоя Эми.

— О, да, конечно, боже упаси, — съязвил я.

Отец посмотрел на меня искоса, хмыкнул, но промолчал.

Часть четвёртая

Армагеддон приближается

Небо над городом затянулось тучами, мрак надвигался отовсюду и, казалось, вот-вот поглотит чудесный Нью-Йорк.

Лично для меня одним из очевидных признаков, что затронуты какие-то глубинные основы нашей жизни, что сдвинулись тектонические пласты нашего бытия, стало появление в «скорой»… избитых бомжей. Да, именно так. В нашем отделении «скорой», разумеется, и до пандемии появлялись бомжи. Чаще всего они приходили сами, чтобы «отдохнуть» от тягот своего существования, поесть, поспать, немного протрезветь, а потом их выпроваживали, но чаще — они уходили сами. До следующего визита. Порой кто-то из них появлялся с синяками или окровавленным лицом, — обычно после падений, когда от выпитого алкоголя не держали ноги, или в результате глупых пьяных драк. Но по мере усиления эпидемии в наш госпиталь стали ежедневно привозить израненных, искалеченных бездомных. Их привозили машины «скорой», подобрав на улице по звонкам прохожих. У этих несчастных были зверски изуродованы лица, поломаны рёбра так, что им было трудно двигаться, даже говорить и дышать. Было очевидно, что их избивали не ради какой-то выгоды или пользы —