Кэти Келли - Мужчины свои и чужие

Анджи взяла у Дуга поводок, а он подошел вплотную к Лиони, она даже почувствовала запах краски.

– Ты можешь починить ему лапу, – сказал Дуг, – но ты не можешь починить мое сердце.

Все сестры внимательно наблюдали за ними. Даже жи­вотные заинтересовались. Быть свидетелем человеческой драмы всегда интересно.

– Дуг, о чем ты? – спросила Лиони, отчаянно пытаясь держать себя в руках.

– О тебе, я говорю о тебе. Ты две недели меня избегаешь. Не зовешь меня гулять, не приходишь в студию попить кофе.

– Но не здесь же об этом говорить! – воскликнула она.

– Ты не хочешь говорить со мной дома, пришлось прий­ти сюда.

– И ты поранил беднягу Джаспера, чтобы поговорить со мной? – возмутилась она.

– Нет, он просто знал, что я в отчаянии, и пришел с про­гулки, хромая. Так что это была жертва с его стороны.

«Господи, он даже в такой момент способен шутить!» – мелькнуло в голове Лиони.

– Ни разу еще не встречал человека, способного на столь скоропалительные выводы, – заметил Дуг.

– Что правда, то правда, – поддержала его Луиза.

У Лиони аж дух захватило от такой несправедливости.

– Ты была уверена, что у немецкой овчарки сломана нога, хотя ничего подобного рентген не показал, – добавила Луиза.

– Это не скоропалительный вывод, а опасение худшего, чтобы сразу принять правильное решение. Я просто предпо­читаю перестраховаться, – заявила Лиони.

– Ну, вот ты и перестраховалась, когда увидела меня с Кайтлин, – мягко сказал Дуг. – Я не смог отвезти тебя в аэропорт, поскольку вынужден был утешать ее. Она хотела вернуться ко мне и начать все сначала, а я сказал, что об этом не может быть и речи. Потому что я влюблен в другую жен­щину.

Лиони почувствовала, как по щекам текут слезы. Дуг протянул руку и привлек ее к себе.

– Я тебя люблю. Если уж пришлось признаваться при свидетелях, пожалуйста, я готов. Может, это даже к лучшему: иначе ты ведь и не поверишь. – Он повысил голос: – Я, Дуг Манделл, безумно влюблен в Лиони Делани, мать троих детей, большую и ласковую женщину, любительницу скоро­палительных выводов!

Все принялись аплодировать, а животные, которые не на­ходились под наркозом, залаяли, замяукали и захлопали крыльями.

– Правда? – тихо спросила Лиони, прислоняясь к нему. – Правда. Я всю неделю пытался поговорить с тобой, и если бы не Эбби, я бы так ничего и не сказал, потому что думал бы, что ты влюблена в этого негодяя Хью.

– Эбби?

– У нас с ней заговор. Если бы Джаспер так кстати не повредил себе лапу, я бы приехал вечером и утащил тебя на несколько дней в какое-нибудь романтическое место. А Эбби обещала присмотреть за моими собаками. Я решил, что надо действовать силой, раз ты отказываешься даже говорить со мной.

– Убью Эбби, маленькая негодяйка, – возмутилась Лио­ни. – Могла бы мне сказать.

– Какой же тогда смысл в заговоре? – усмехнулся Дуг. – Так ты поедешь со мной?

Лиони соскребла пятно краски с его рубашки и потрепа­ла за бороду.

– Да, и с удовольствием. Медсестры даже вздохнули от зависти.

– Мы не должны их разочаровывать, – заметил Дуг с лу­кавой искоркой в глазах. – По-моему, нашей аудитории не хватает поцелуя под занавес.

И он поцеловал ее так страстно, что Лиони пришлось уцепиться за шкаф с медикаментами, чтобы не упасть.

28

Эмма слушала шестичасовые новости по установленному в кухне радио и одновременно резала горячую куриную груд­ку на маленькие кусочки. Затем положила на тарелку боль­шую ложку картофельного пюре. У нее была приготовлена подливка для отца, но она знала, что предлагать ее матери будет ошибкой. Совершенно непостижимым образом Анна-Мари приходила в неистовство во время еды только в тех случаях, когда ей предлагалось что-то, от чего могли остаться пятна. Если еда была бесцветной, она послушно ела пласт­массовой вилкой или позволяла себя кормить. Но когда Эмма как-то дала ей томатный соус, она швырнула свою вилку через всю комнату и так забрызгала стены и мебель, что они стали напоминать предметы искусства в стиле мо – дерн. Эмма часто думала, что кормить мать – все равно, что кормить ребенка, только очень большого размера и порой на удивление сильного.

– Мам! – позвала она, ставя тарелку на кухонный стол рядом с чашкой чуть теплого чая. – Мам, ужин готов!

Мать не появилась, и Эмма оправилась ее искать. Нашла она ее в столовой, где Анна-Мари энергично пыталась от­крыть дверь на патио. Это с некоторых пор стало ее люби­мым занятием после бессмысленной беготни по дому. Вы­браться она не могла по той простой причине, что все двери были теперь Надежно заперты. Три месяца назад она исчезла ночью, но, к счастью, была обнаружена соседями в своем па­лисаднике. Она беспомощно стояла перед их домом и плака­ла. С той поры Эмма настояла, чтобы все двери и окна всегда были заперты.

К счастью, сегодня Анна-Мари пребывала в спокойном состоянии и даже ласково похлопала Эмму по руке, когда та привела ее на кухню. Эмма положила сахар в чай и села рядом, чтобы помочь матери, если понадобится. Анна-Мари с жадностью набросилась на еду, ее когда-то прелестное ли­чико было лишено всякого выражения. Теперь так бывало почти всегда, за исключением тех моментов, когда она вдруг чего-то пугалась. Страх остался одним из немногих доступ­ных ей чувств.

Наблюдая, как мать сдается перед наступлением ужасной болезни, Эмма пришла к выводу, что мозг – это все. Когда его медленно съедает безжалостная хворь, лицо становится просто частью тела и напоминает пустой холст. Мать уже почти перестала разговаривать, за исключением тех момен­тов, когда она злилась и что-то бормотала, или швырялась вещами и звала Джимми. Эмма боялась, что скоро мать вооб­ще перестанет узнавать ее.

– Она будет знать, что вы – важный для нее человек, но забудет, кто вы на самом деле, – пояснил специалист по бо­лезни Альцгеймера три месяца назад, когда поставил свой страшный диагноз. – Вскоре ей понадобится круглосуточ­ный присмотр опытной медсестры.

Больше всех его слова потрясли Джимми. У него был такой вид, будто он собирается впервые в жизни заплакать. Мощные плечи опустились, он уже не напоминал огромного шумного Деда Мороза, превратившись в пустую оболочку когда-то сильного мужчины. Кирстен смотрела в окно с от­сутствующим видом. Только Эмма беседовала с врачом, вы­ясняя, что можно сделать сейчас, чем поддержать, если есть такие лекарства, и какие больницы он порекомендует. Вско­ре все остальные вышли: Джимми – к жене, которая воевала с медсестрой, а Кирстен – покурить. Без них было легче го­ворить с врачом откровенно.

– Моему отцу трудно с этим смириться, – сказала Эмма. – Всем трудно. Не могу припомнить человека, кому было бы легко, – ответил доктор. – Трудность еще в том, что справляться, боюсь, придется вам одной, а другие просто смирятся, и все. Ведь ваша сестра, кажется…