Лорейн Заго Розенталь - И снова о любви

Следующим уроком была литература. Я бросила взгляд на свою одежду и вошла в класс. Среди одноклассников я ничуть не выделялась: легкий макияж, прямые волосы. Я — одна из них! От этой мысли я едва не расплакалась. В прежней школе я всегда была изгоем, меня не замечали, считали замухрышкой, серой мышью, которая обитала на последней парте и только и делала, что рисовала в блокноте лица.

Впрочем, в одночасье стать своей среди них, таких уверенных в себе, у меня не получилось. Весь первый день в Холлистере я занимала место на последнем ряду. Пока другие весело болтали в кафетерии, я, запершись в туалетной кабинке, жевала сандвич с колбасой. На уроке рисования, сидя позади Ли Эллис, я наблюдала, как она водила карандашами по бумаге — рисовала в альбоме что-то абстрактное, совсем не то, о чем просил учитель. И все равно рисунок был куда интереснее, чем ваза с фруктами, которую копировали остальные.

Веснушчатые пальцы сжимали карандаш, серебряный браслет скользил по бумаге. Всякий раз, когда она наклоняла голову, густые рыжие волосы касались воротника. Она поймала мой взгляд, я быстренько опустила глаза — и напрасно. Ли улыбнулась, помахала рукой, показала пальцем на себя и прошептала одними губами: «Помнишь меня?» Как я могла забыть?

Джеф возил Саммер только в одну сторону — в школу. После занятий она добиралась домой на метро, и я поступила так же. В четыре часа дня в метро особого столпотворения не наблюдалось, но все равно было душно. Я взмокла, пока добралась до Бруклина, поднялась наверх и вышла на солнечный свет. Люди сновали повсюду, заходили и выходили из торгующих азиатской едой магазинов и индийских ресторанов, пролетали мимо на велосипедах и яростно сигналили каждому, кто оказывался у них на пути.

— Ариадна! — раздался мамин голос.

Она стояла прямо передо мной: волосы завивались от влажности, как у Эвелин, над верхней губой выступили капельки пота. Оказалось, она давно ждала меня и уже три раза окликнула; разве я не слышала, и неужели у меня совсем расплавились мозги от этой жары?

Я ее не слышала. В голове роились мысли о том, что сегодня с утра я выбрала правильную одежду и с прической тоже не промахнулась, и что никто в Холлистере не сказал ничего такого, от чего мне захотелось бы закрыться в своей комнате и провести там остаток жизни.

— Ну, как все прошло? — спросила мама, затаив дыхание. Наверное, надеялась на хорошее, но ожидала плохого. Плохое случалось чаще, например, когда в шестом классе Саммер выбрали Первой Красавицей, а за меня вообще никто не проголосовал.

Мама с облегчением выдохнула, когда я рассказала ей про Холлистер: про чудесные кованые ворота и девочку из моего класса, которая умеет хорошо рисовать и знает Чехова.

Мама была счастлива. Она улыбнулась, обняла меня и крепко прижала к себе, пока мы ждали у перекрестка зеленый свет. Сегодня она надела майку с бретельками. Лучше бы она этого не делала — руки выше локтя у нее слишком объемные.

У мамы с Эвелин одинаковая комплекция. Я представила сестру в тридцать — она будет выглядеть старше своего возраста, прекрасное лицо расплывется от магазинных чизкейков — как у мамы от ее любимых кексов «Хостесс». Как-то раз, когда Эвелин в домашнем платье без рукавов мыла посуду, я обратила внимание на ее дряблые руки, но промолчала.

Эти мрачные мысли частенько мелькали у меня в голове, однако сейчас они мне были вовсе ни к чему: мой первый день в Холлистере прошел удачно, и мы с мамой собирались отметить это в китайском ресторанчике.

На следующее утро Ли не было на классном часу перед уроками. Я испугалась, что она уехала или перевелась в другую школу и больше не придет никогда. Мне всегда так «везло».

Сподобилась же Саммер наступить на тот злосчастный гвоздь! Мне хотелось, чтобы она ходила в школу, пусть даже на костылях, и сидела со мной в кафетерии: тогда мне не пришлось бы обедать в туалете. Холлистер уже не казался мне замечательным. Он был огромный и пугающий. Лучше бы я училась в Бруклине — там большую перемену я просиживала в классе рисования: мне позволяли приводить в порядок кисточки и краски, и я хотя бы ела за чистым столом.

Я никак не могла дождаться конца занятий и перед уроком рисования едва заметила мелькнувшую рядом рыжую шевелюру.

— Привет, — сказала Ли, усаживаясь позади меня. Вопреки школьным правилам она была одета в джинсы, кеды «Конверс» и темно-красную футболку с надписью «SUNY Oswego»[4] на груди. — На классном часу говорили что-нибудь стоящее?

Я покачала головой и заметила у нее на шее серебряную цепочку с амулетом-стрелкой.

— Пустая трата времени, — добавила она. — Никогда не хожу на классный час.

Не успела я спросить, как ей удается безнаказанно нарушать столько правил, начался урок. Учитель объявил, что сегодня свободная тема и мы можем рисовать все, что вздумается, лишь бы это не выходило за рамки приличия.

— Цензура, — пробурчала Ли. — В искусстве ничто не может выйти за рамки приличия.

Я кивнула, и она принялась расспрашивать, откуда я и в какой школе училась раньше. Рассказывая о себе, я не забыла ввернуть, что Саммер Саймон — моя подруга. Ли посмотрела непонимающим взглядом:

— Кто это? Первый раз слышу…

Я была уверена — Ли ошибается. Кто же не знает Саммер? Наверное, у Ли от простуды путаница в голове и провал в памяти. Я все-таки решила не говорить о ней Саммер: ту, чего доброго, хватит удар от мысли, что кому-то безразлично ее существование, а я потом отвечай.

Глава 5

Утром в воскресенье я упаковала дорожную сумку: пижаму, белье, таблетки от мигрени — на всякий случай. Мне предстояло провести день с Эвелин, потому что Патрик собирался на дежурство.

Идея принадлежала маме и Патрику, однако они заставили меня притвориться, что я додумалась до этого сама — не дай Бог Эвелин что-то заподозрит. Ей нужна моя помощь, и они знают, что для нее лучше.

После рождения Шейна они только это и обсуждали. То и дело шушукались по телефону, и никто, кроме меня, не замечал иронии ситуации. Казалось, все давно забыли времена, когда мать не выносила Патрика, и сцена, которую она закатила ему после того, как Эвелин «влипла», тоже благополучно стерлась из памяти.

В день, когда выяснилось, что Эвелин беременна, мать, забрав меня из школы, отправилась прямиком в пожарную часть, вызвала Патрика на улицу и принялась орать и ругаться на чем свет стоит. Она обзывала его хулиганом и подонком, и я вжалась в сиденье, когда она спросила, знает ли он, что такое презерватив. «Думать надо головой, Патрик, — отчитывала она его. — Головой, а не тем, что у тебя в штанах».