Сара Вульф - Жестокие и любимые (ЛП)

– Ты так долго была сильной ради меня. Спасибо. – Я чувствую знакомое покалывание в глазах и быстренько отрицаю его существование. Мама отстраняется на расстояние вытянутой руки и, поглаживая мою щеку, разглядывает меня сверху донизу. – А теперь пришло время тебе стать сильной ради себя. Не меня. Не какого-либо другого. Только ради себя.

Я смеюсь, но в этом смехе нет и толики веселья.

– Я не… я не очень-то хороша в этом.

Мамины глаза подобны серым зеркалам, полным любви.

– Тогда пора учиться, – улыбается она.

Глубоко-глубоко в шкафу я нахожу розовую блузку, отправленную мне Келли. Но теперь эта блузка больше, чем просто вещь. Это розовая блузка, в которой Джек сказал, что я была… была… я даже не могу заставить себя это произнести. Как же, должно быть, жалко, что я даже не могу произнести одно слово! Рты предназначены для произнесения слов, и у меня есть рот, и я знаю уйму слов, но вот это одно озвучить невероятно трудно, поскольку оно кое-что значит.

В этой розовой блузке кое-кто впервые назвал меня красивой. Кое-кто, кого я уважала. Уважаю. Кое-кто, кого я любила.

Люблю.

Люблю?

Качаю головой и запихиваю блузку в самый дальний уголок чемодана. Никогда не знаешь, когда тебе понадобится новая занавеска. Или туалетный коврик.

Мама помогает мне загрузить вещи в машину. Я беру с собой свой старый верный синий чемодан и потрепанный школьный рюкзак. Школа. Привет, школа. Прощай, школа. Я слегка вздрагиваю, понимая, что я больше в ней не учусь. Я официально выпустилась. Половина меня хочет выпить девятнадцать «Ред Булов» и танцевать долбанный «Хоки-поки» нон-стоп двадцать четыре часа, другая же половина хочет заползти обратно в школу, завернуться в нее, словно в любимое одеяльце, и никогда не вылезать. Я решаюсь поваляться на лужайке, стоная от ужаса, как грязная гусеница, отказывающаяся вылезать из своего кокона.

Когда мама загружает последнюю сумку, на нашу подъездную дорожку заезжает Кайла. Я вскакиваю с газона и бросаюсь к ней. Она приехала как раз вовремя для нашего ужина-свидания. Нашего последнего, заключительного, прощального ужина-свидания. Она выходит из машины в ослепительно красивом белом платье и сандалиях, ее темные, шоколадные волосы идеально выпрямлены. Подруга приветствует мою маму с изяществом семи французских королев и затаскивает меня в свою машину с силой семи викингов.

– Ты действительно берешь с собой только те вещи, которые в багажнике? – негодует она, когда мы едем по дороге. – Кочевые цыгане и то путешествуют с большим багажом, чем ты!

– Ах, – я поднимаю палец, словно мудрец, – однако у кочевых цыган нет целого кармашка в чемодане, отведенного под мармеладных мишек «Харибо».

Кайла закатывает глаза.

– Ты такая сумасшедшая.

– Я предпочитаю сумасшедшепомешанная на мармеладе.

– О, правда? – Кайла заламывает бровь в той ужасно отвратительной манере двусмысленности, и мне приходится подавлять мгновенно возникшее желание вырвать эту бровь с ее лица, ведь ее лицо – произведение искусства, отвратительная бровь или нет. А я не порчу искусство. Ну, за исключением случаев, когда порчу, а затем меня ругают.

– В любом случае, – говорю я. – Это наша последняя встреча до рождественских каникул, так что нам лучше пойти в гей-бар или еще в какое-нибудь столь же развлекательное и незабываемое место.

Кайла улыбается, выезжая на шоссе.

– Я знаю одно подходящее место.

Я узнаю улицу раньше, чем ресторан. «Красный папоротник». Место, где я устроила первое свидание Джека и Кайлы. Свидание, на котором я за ними шпионила. Но Кайла, конечно же, этого не знает. Она выбирает кабинку у окна, и мы усаживаемся. Подруга заказывает чай со льдом, а я – рутбир.

– Если бы мы были в Европе, то могли бы заказать вино, – мечтательно вздыхает Кайла. – Боже, оно у них там такое хорошее.

Я хмурюсь, вспоминая билет, который оставил мне Джек; и от этого воспоминания остается неприятный привкус во рту.

– О да. Все обожают черную чуму.

– Айсис, это было несколько веков назад. Больше ни у кого нет черной чумы.

– Эмо всего мира позволят себе не согласиться.

Кайла закатывает глаза и заказывает спринг роллы на двоих. Я нервно осматриваю декор. Те же красочные райские птицы украшают вазы, а хрустальные светильники выглядят как морские водоросли, заключенные в лед.

– Никогда здесь не бывала, – говорю я. – Здесь мило.

– Ох, не ври.

Холодная волна пробегает по моему позвоночнику, ударяя прямо в пятую точку. Это, мягко говоря, неприятно.

– Что?

Кайла потягивает чай.

– Джек рассказал мне, что ты шпионила за нами на нашем свидании.

– Только потому, что он был, объективно говоря, гнойно-жопым едоком букашек с противным лицом, и мне пришлось…

– Я знаю, что ты ему заплатила, чтобы он меня пригласил, – прерывает она. Я широко открываю рот, как исключительно немая рыба. – Все хорошо. Меня это больше не беспокоит. Кажется, это было так давно.

– Ты… – Я сглатываю. – Ты не суперзла?

– А почему я должна быть зла? Это был один из лучших вечеров в моей жизни.

– Когда он…

– В ту ночь, когда мы расстались. Точнее, на следующее утро, после вечеринки у Эйвери, когда она…

Когда она заперла Рена и накаченную наркотиками Кайлу в комнате. Однако я этого не говорю, об этом действительно не стоит говорить. Кайла встряхивает волосами.

– Когда вы с Реном отправились надрать задницу Эйвери, мы с Джеком поговорили о многих вещах. В том числе и об этом. Он мне все рассказал.

– Я не хотела ничего плохого. Блин, я не хотела ничего плохого, – мгновенно говорю я. – И мне действительно очень жаль…

– Не будь идиоткой. – Она пинает меня под столом. – Все уже закончилось, это было давным-давно, к тому же я бы тебе все простила. Ну, за исключением убийства своего брата. Хотя, может быть, простила бы тебя даже за это, зависит от того, сколько бы он плевал в меня на предшествующей убийству неделе.

Нам приносят наши спринг роллы, и я топлю свою благодарность в рисовой бумаге и простой начинке из тофу. Кайла говорит о Массачусетсе и всех местах, которые она собирается посетить вместе с Ренам. Ей идеально подойдет восточное побережье. Она великолепная, смуглая и высокая, так что большой город – это именно то, что надо, таким образом максимальное число чернорабочих смогут греться в ее великолепии, пока она расцветает в самую красивую женщину в мире, а в конце концов превращается в королеву Вестероса.