Клетка бесприютности - Саша Мельцер

предложили отметить праздник у них в комнате, пообещав помочь с готовкой и украшениями. Виталик – хренов ловелас – отказываться не стал.

– Сегодня все в общаге, в четыреста пятой комнате! – объявил он на весь наш многочисленный поток. – Приходите все!

Я сомневался, что все придут: у многих свои дела, некоторых наверняка бесил громкий кудрявый Виталька, но я сам не мог не пойти. Мы за месяц учебы стали не просто товарищами, а друзьями, почти братьями. «Можно без подарка», – приглашая меня, сразу предупредил Виталик. Но я не мог позволить себе прийти с пустыми руками, поэтому решил пошарить по антресоли дома, зная, что Виталька любит всякие антикварные штуки. Может, завалялось что-то стоящее? Раньше, когда отец не пил или пил мало, он коллекционировал модели советских машинок, и я надеялся отыскать хотя бы одну.

Вадик еще был в садике, родители – на работе, поэтому я беспрепятственно подставил высокую табуретку и залез на антресоль. Старая поцарапанная дверца недовольно скрипнула. Здесь никто не шарился, казалось, с прошлого века – все покрылось пылью, вещи валялись в хаотичном порядке, что-то докинули позже. Пахло старостью и затхлостью, я несколько раз чихнул, а с антресоли, как в мультиках, взметнулось еле заметное облачко пыли.

Здесь хранилось все: старый баскетбольный мяч, какие-то блокноты, материнские кулинарные книги и даже доисторический стиральный порошок, который давно стоило выкинуть. Мать страдала от эффекта Плюшкина; верила, что ей все может пригодиться. Я бы отнес все это на свалку, а саму антресоль беспощадно разломал.

То, что мне было нужно, стояло в самом дальнем углу. Несколько коллекционных машинок отец продать все-таки не успел, мать припрятала их на совсем черный день. Я не представлял, сколько они могли стоить сейчас, но судя по тому, как она их хранила – прилично, и дарить такое сыну академика было бы не стыдно.

– Пойдет, – пробормотал я, слыша, как заскрипела под моим весом табуретка, и схватил первую попавшуюся в руки машинку. Ее даже бережно упаковали в пакет, поэтому пыль исчезла вместе с целлофаном, а бежевая глянцевая моделька выглядела почти новой, если не считать странных царапин на левом крыле. «Наверное, роняли», – решил я, покрепче перехватил модельку и спустился с табуретки.

Щелкнул дверной замок.

«Блядь», – промелькнуло в голове. Я не успел уйти незамеченным, реакции хватило только на то, чтобы захлопнуть скрипучую дверцу антресоли и пинком отодвинуть табуретку к стенке.

Первым зашел Вадик, лопоча что-то на своем непонятном, детском; следом за ним – мать, размахивая авоськой с рынка, сквозь крупную сетку которой просвечивались бананы и овсяное печенье.

– Папа! – Вадик, не разувшись, кинулся ко мне, и я подхватил его одной рукой. Во второй все еще сжимал машинку, которую не хотел показывать матери, и прятал ее за спиной.

Так и пятясь, пока мать разувалась, я юркнул с сыном в комнату и кинул модельку на покрывало, надеясь, что никакое боковое зеркало у нее не отлетит.

– Папа! – Вадик продолжал бормотать, но я не разбирал никаких слов, кроме «папа», поэтому просто кивал, соглашаясь с детским рассказом о садике и погоде на улице. Вадик теперь хотя бы не болел так часто – основная пора простуд пришлась на лето. И пусть сопли все еще были регулярными, но теперь хотя бы температура до высоких отметок не поднималась.

– Хорошо, что ты пришел пораньше, – мать улыбнулась. – Вечером с сыном сидишь ты. Я устала каждый вечер, Игореш, его развлекать. Он носится, у меня ноги болят. Сегодня сам.

– Но… Мне надо идти! – я ненавидел себя за то, что не сбежал раньше. – Срочно, мам, правда! Меня… друг… там помочь надо…

День рождения не стал бы для матери достойным оправданием, и я не упомянул его, боясь вызвать обратный эффект. Вадик уже стянул с себя кофточку, оставаясь в цыплячьей желтой майке, и забрался с ногами на кровать.

– Пожалей меня, Игорь, немножко! – голос матери почти сорвался. – Ты на учебе каждый день, до вечера! Я, конечно, обещала тебе помогать, но не могу всю лямку тянуть… Это, вообще-то, твой сын… Уделяй ему время хотя бы по вечерам…

Пристыдить меня не получилось – я разозлился.

– Я уделяю достаточно, – я чеканил каждое слово так, будто бил. И хотел продолжить убеждать ее в этом, но мать пошла к выходу из комнаты. Разговор оказался неожиданно окончен, и я плюхнулся на кровать.

Первым порывом было позвонить Витальке и сказать, что не смогу прийти, но воображение уже нарисовало картину вселенской обиды и конца дружбы. Надо идти, и, покосившись на почти трехлетнего сына, я знал, что не могу оставить его в одиночестве. Опасности подстерегали его на каждом шагу.

– Вадик, пойдем в гости? – внезапно предложил я. Сын довольно закивал, но вряд ли еще знал, что это значит – в гости ходить. Он просто позволил натянуть на себя кофточку обратно, поцеловать в макушку и поднять на руки. В последнее время капризов стало меньше, и я выдохнул, но старался лишний раз не обольщаться – в детях ведь нет ничего постоянного.

Сын нехотя плелся к метро, когда я устал его тащить – он с трудом переставлял ноги, корчил недовольные физиономии, надувал сопли пузырями, но молчал. Мы добрались до Чертановской, и поезд был почти пустым, поэтому Вадик улегся сразу на двух сиденьях, вытянув ноги, а я придерживал его рукой. Под методичный стук колес хорошо спалось, и нега усталости начала морить и меня. Поэтому, привалившись к поручню, я тоже прикрыл глаза, ориентируясь только на объявления механического голоса о следующих станциях.

«Ты где? Праздник начался! – Виталик явно негодовал в сообщениях. – Только тебя ждем!»

«Еду, но не один!» – ответил я коротко.

«Со знойной красоткой?»

«С вредным сыном. Оставить не с кем было. Найдем, куда уложить?»

Виталька не отвечал долго.

«Найдем».

Мы вышли на нужной станции, пересели на кольцевой. Вадика пришлось тащить – он не хотел просыпаться и на любую попытку разбудить отвечал недовольными капризами. Я сносил их терпеливо, понимая, что ругаться с ним – не в моих интересах. Но терпение никогда не было моей сильной стороной, поэтому я пообещал, что сдам его цыганам у метро, если он не перестанет ныть.

Угроза подействовала, но нытье превратилось в шумное сопение прямо под ухом. Он уложил голову мне на плечо, пока я с ним на руках пробирался по эскалатору наверх