Соль под кожей. Том третий - Айя Субботина

она совершено искренне удивлялась и спрашивала: «А кто это?»

Сказать ей, как адски сильно, как больной, как поехавший, ее люблю…

— Ты как, обезьянка? Врачи сказали, что обращались с тобой бережнее, чем с яйцами Фаберже.

— Господи, Шутов. — Она с трудом, как будто из последних сил, но все же улыбается. — Ты серьезно решил упечь меня сюда на всю ночь?

— Ага, — поджимаю губы и медленно киваю. — Когда еще у меня будет законный повод напялить на тебя костюмчик сексуальной медсестры?

На этот раз она улыбается почти от уха до уха, но зачем-то прячет улыбку за ладонями.

Если Авдеев подойдет к ней ближе, чем на пару метров, я, не раздумывая, его прикончу.

Любым, что попадется под руку.

Глотку перегрызу.

Но Лори он не получит.

Глава пятая: Лори

— Не смотри так на меня, Шутов. — От стыда не знаю куда себя деть, потому что он вот уже минуту стоит просто у порога и буквально дыру во мне сверлит своими дьявольскими черными глазами. — Ты вообще в курсе, что в таком положении в организме женщины как минимум трижды взрывается гормональная ядерная бомба? Думаешь, это все происходит без последствий?

Не знаю почему трушу при нем называть вещи своими именами. Например, не «такое положение», а «беременность». Это настолько страусиная позиция, что просто смешно, как будто если я не буду использовать именно эти слова, ситуация перестанет быть настолько патовой.

Но что делать с всплывающим в памяти отражением в зеркале в смотровой, откуда на меня смотрел какой-то бледный монстр с синяками под глазами, ужасной прической и в костюме, в котором мне именно сегодня вдруг стало резко тяжело дышать? Кажется, так ужасно я не выглядела даже в те печальные времена, когда мой вес приближался к девяностокилограммовой отметке.

— Что без тебя… просторный этот свет… — Он делает шаг вперед, произнося слова медленно и немного нараспев.

— Шутов, блин… — Я еще сильнее зажимаю рот руками. Не знаю, зачем это делаю буквально с первой минуты, как он вошел в палату. — Прекрати. Немедленно.

— Ты в нем одна… — Еще шаг по направлению к постели, убийственно нежный взгляд на меня, от которого во мне за секунду выпадает суточная норма осадков какой-нибудь тропической страны в сезон муссонов.

— Это бесчеловечно, придурок. Читать мне Шекспира.

Да он, блин, делал это буквально с первых дней нашего знакомства.

— Другого… счастья… нет… — медленно, уже почти шепотом заканчивает он, стоя прямо возле кровати, откуда уже легко может дотянуться до меня руками. Но упрямо продолжает держать их в карманах толстовки.

— Я тебя ненавижу, Шутов, — бормочу совершенно деревянными губами, глотая слезы, потому что он буквально за секунду сломал мою систему безопасности, мой саркофаг, мою титановую скорлупу и обнажил совершенно неготовое к такому сентиментальное нутро. — Ты такой придурок…

— Ну, знаешь, я подумал, что это более подходящая обстановке хуйня, но ладно, — задирает руки в сдающемся жесте, потом откашливается и моментально преображая выражение лица в надрывную маску, громко затягивает: — Ты та-а-а-а-ак красива, невыноси-имо, рядом с тобою…

— Я тебя убью, клянусь.

— Быть нелюбимым… (Песня «Ты так красива» группы «Quest Pistols»)

Мы спотыкаемся друг об друга прямыми взглядами… я впадаю в легкий ступор, разглядывая его разбитые в хлам руки, с которых еще кое-где даже сочиться кровь.

— Шутов, это что такое? — Я сглатываю подпрыгнувший к самому корню языка комок боли. Адски сильно начинают зудеть собственные костяшки.

— Все в порядке, — пытается убрать окровавленные ладони подальше от моих глаз.

— Не прикидывайся идиотом! — Вскакиваю с кровати, правда, чуть не спотыкаясь, но вовремя успеваю схватиться за его плечо. Потом, несмотря на попытки Шутова завести руки за спину, все-таки сцапываю его запястье, поднимаю повыше. — Господи.

Это не кожа — это просто месиво, в котором кое-где зловеще поблескивают осколки стекла. Я заторможено смотрю на бурые пятна на манжете его толстовки, на то, как в складках моих ладоней появляются тонкие красные ручейки.

Цена за эту улыбку в дверях.

За беззаботный вид.

За песни и клоунаду, лишь бы я не скулила.

— Нужно вытащить стекло. — Я на секунду так крепко сжимаю челюсти, что глохну от вспышки сверх звука в ушах.

— Я в порядке, обезьянка, не суетись.

Он деликатно пытается меня отодвинуть, но я в ответ (и откуда только силы берутся!) толкаю его на кровать. Он, конечно, не двухметровая шпала, но сто девяносто три сантиметра в нем есть, так что одного хорошего тычка в живот достаточно, чтобы нарушить его равновесие. Хотя, конечно, кого я обманываю — Дима просто поддается.

— Где эти чертовы бинты?! — Я наспех вытаскиваю и роняю все пустые ящики прикроватной тумбы. — Что это за больница, в которой нет бинтов?!

— Лори, успокойся. Я от этого не окочурюсь, ну серьезно.

— Никакого беспокойства, Шутов. — Выдыхаю с облегчением, когда нахожу аптечку на полке около двери. Вооружившись ею так, будто собираюсь приложить этим «кирпичом» его дурную белобрысую голову, становлюсь рядом. — Просто хочу убедиться, что ты не помрешь от потери крови и не лишишь меня удовольствия придушить тебя собственными руками. Только попробуй сопротивляться — я тебе твою бестолковую башку на раз-два проломлю.

Он смотрит на меня своими бесконечными черными глазами.

Долго. Пристально. Насквозь.

Молча вытягивает вперед правую руку.

Я тупица и эгоистка, но становится немножко легче от того, что там по крайней мере нет кольца.

Он даже не морщится, пока я осторожно вынимаю из-под кожи осколки. К счастью, их не так много, как показалось сначала.

Смачиваю бинт жидкостью из матового пластикового пузырька, стираю кровь сначала с самых крупных царапин. Подношу его руку почти к самому носу и дую, чтобы ему не жгло.

— Лори, это хлоргексидин, — Шутов осторожно пытается отнять у меня руку, но вцепилась в нее изо всех последних сил.

— Потерпи еще пять минут, не так уж плохо я справляюсь.

— Он не жжется, обезьянка.

— Но ведь больно же. — Смазываю бинтом длинную вспухшую царапину и снов дую, дую.

— Черт, Лори…

Он как-то обреченно упирается лбом мне в плечо.

Просовывает ладони у меня под подмышками.

Обнимает.

Скручивает так сильно, что его рук как будто хватит на два оборота.

Его плечи абсолютно беззвучно поднимаются и опускаются, но раскаленные дыхание буквально прижигает мою кожу даже через несколько слоев одежды.

— Знаешь, — он потихоньку задирает голову как раз в тот момент, когда я опускаю свою, чтобы уткнуться в его белобрысую макушку, — в хуйне на моем запястье до сих пор только один номер «на всякий пожарный случай». Семь нолей и