С любовью, сволочь (СИ) - Татьяна Рябинина

свет, и потом долго видишь лиловое или зеленое пятно.

Дома разогрел обед, поел, толком не заметив, что там было в тарелке. Тренажерка? Уроки? Или Виктюху написать?

Ничего не хотелось. Что-то странное словно распирало изнутри. Капюшон худи из-под куртки на голову, наушники в уши, руки в карманы — и пошел бродить по улицам, внюхиваясь в терпкий запах солнца. И билось прямо в мозг из плейлиста старое-престарое: «Жадной весной ваши с ней откровения вскрыли мне вены тоски и сомнения… Напои допьяна, весна…»

И мерещился снова и снова взгляд темных раскосых глаз — злых, но, как оказалось, умеющих улыбаться так тепло и ясно.

А ночью я никак не мог уснуть. Вертелся с боку на бок, вставал, выходил на кухню, пил воду, смотрел в окно. Словно кто-то гладил меня по голой спине пальцами — теплыми и холодными, попеременно.

Обычно я приходил в школу одним из последних, под самый звонок, но сегодня что-то меня подгоняло. А в животе разливался холодок, как от мятной конфеты. У закрытого кабинета литературы топтались девчонки и Леха Бодренко — корявый и прыщавый, но пользующийся большим успехом. Как он говорил, возьмем не харей, а харизмой. На меня посмотрели с удивлением: до начала урока оставалось еще полчаса.

Я тупил в телефон, а сам поглядывал в конец коридора, в сторону лестницы. Пришла Фанечка, запустила нас в класс. Пришли все, расселись, начался урок. За моей спиной поселился космический вакуум, который так и тянул в себя. Не выдержал, обернулся и спросил, заметив краем глаза, как поджались губки Лидочки:

— А Маликова где?

— Заболела, — буркнула Вербицкая.

Вот черт! Сидела позавчера вечером на ветру. И вчера была уже какая-то… совсем не такая.

Весь день это пустота сзади не давала мне покоя. Когда что-то… кто-то есть, вроде и не замечаешь. А стоит исчезнуть — становится неуютно. Промелькнула даже шальная мысль позвонить или написать. Просто спросить, как себя чувствует. Но… она же просила оставить ее в покое. Да и телефона нет. Узнать, конечно, не проблема…

Нет, все-таки проблема.

Ничего, придет. Никуда не денется.

День шел за днем. Каждое утро я ловил себя на том, что смотрю на дверь. Отсиживал все уроки, что-то слушал, что-то писал, отвечал, получал оценки. С кем-то о чем-то разговаривал. Ходил в тренажерку, бродил с Виктюхом по улицам, играл в покер. Делал уроки, занимался с преподом. Все это было на поверхности. А где-то глубоко-глубоко я ждал. Ждал, когда наступит вечер и пробежит скупая на сны ночь. Когда начнется новый день.

Да что это вообще со мной⁈

Я злился на себя — и на нее.

На хрена она мне сдалась — эта дура? Она мне нисколько не нравится. Она меня… бесит. Да, именно так — бесит!

А утром снова дергал глазами на дверь каждый раз, когда кто-то входил в класс. До самого звонка. И еще минут десять после него.

Прошла неделя, начались каникулы. Машка так и не появилась.

Глава 7

Глава 7

Маша

— Маш, а зачем Марго твою мать вызвала?

Я даже не сразу поняла, о чем Криська спрашивает. Мы сидели в ее комнате и решали задачи на пропорции по химии. Вернее, пытались решать. Я-то их обычно щелкала на лету, но сейчас приключился какой-то ступор. Потому что не могла выбросить из головы короткий, как стоп-кадр, эпизод. Мы любуемся кошкой с котятами, Криська поворачивается на какой-то звук, я за ней — и вижу Мирского, который стоит, засунув руки в карманы, и улыбается.

Он тут же повернулся и ушел, а у меня перед глазами стояла эта его улыбка. Словно пленку заело. Обычно он всегда ухмылялся противно, так, что хотелось отоварить по роже. А сейчас… как будто другой человек. Ясно, светло, открыто.

Да и кошка еще эта… Переклинило меня знатно. Такая мамка с детьми. Счастливая, довольная. И как-то вдруг подумалось о себе. Я, конечно, думала об этом и раньше. Что когда-нибудь, возможно, выйду замуж, у меня будут дети. Но это было что-то настолько абстрактное, как мысли о том, что полечу в космос. Я вообще никак не могла сопоставить это с собой: секс, семью, детей. Дети для меня были чем-то странным и непонятным, как инопланетяне. А секс и вовсе ассоциировался исключительно с Виталей — в самом неприятном смысле. Характерные звуки из их комнаты, разумеется, долетали. А уж когда он начал лапать меня за задницу… Просто бр-р-р!

И тут вдруг эта кошка. Такая умильная, трогательная. Прямо воплощение материнства. На секунду даже захотелось стать такой же счастливой мамкой с детьми. Будто треснула во мне какая-то броня. И тут же Мирский со своей улыбкой.

Твою налево, да уберись ты уже из моей головы, она и так гудит, как чугунное ведро.

Хотя… лучше пусть Мирский, чем думать о разговоре матери с Марго. И о том, что меня ждет вечером дома.

— Зачем вызвала? — растерянно переспросила я. И тут же соврала: — О моем поступлении поговорить. Я в медицинский колледж пойду.

— Подожди, ты же после девятого хотела? — Криська сдвинула брови над очками. — И тебя еще мать не пустила, кажется?

— Да она и сейчас не пустила бы. Но мне уже восемнадцать будет, сама решу, что делать.

— Маш, ты с ума сошла? Ну ладно после девятого. Но сейчас — четыре года на медсестру учиться?

— Не четыре, а три. А потом, может, в институт поступлю.

— Ага, ага, — она быстро подсчитала на пальцах. Три года колледж, потом шесть институт, интернатура, ординатура. Это во сколько ты врачом станешь? К старости?

— Ну… тридцать — это еще не старость.

— А что, молодость, что ли? — фыркнула Криська. — Не знаю, Маш. Что-то ты не то задумала. Слушай, а чего ты красная такая?

— Жарко у вас потому что.

— Не выдумывай, ничего не жарко. Ты нормально себя чувствуешь?

На самом деле чувствовала себя я просто отвратно. Еще со вчерашнего вечера. И встала вся разбитая, но потом как-то расходилась. А вот сейчас снова стало погано. Не сильно, но противно болела голова, саднило в горле. Сначала знобило, потом бросило в жар.

Криська пощупала мой лоб ледяной рукой и испуганно ойкнула.

— Маш, да ты горишь. Подожди, сейчас градусник принесу.

Вернулась она с градусником и с мамой. Тетя Ира тоже пощупала мне лоб и покачала головой.

—