Вирджиния Эндрюс - Врата рая

— Я знаю. То же происходит и со мной.

— Скоро увидимся.

Мы оба должны были прекратить разговор по одной и той же причине. Каждое слово, как тяжелый меч, вонзалось в нас до самого сердца.

Позднее, во второй половине дня, позвонил Дрейк. Он был удивлен, что мне уже было известно о смерти Тони. Он еще более удивился, когда я сказала ему, что буду присутствовать на похоронах. Он даже не спросил меня, как я узнала об этом. Так что я не упомянула ему о Трое. Его подчеркнуто деловой тон вызвал у меня раздражение.

— Ну, если ты сочла нужным приехать, ты должна была бы позвонить мне. Но еще не слишком поздно. Я все устрою для тебя.

— Все уже устроено. Люк также едет со мной.

— Мне надо было догадаться об этом.

— Пожалуйста, Дрейк. Ради Тони, памяти о нем, давай сохраним мир, — взмолилась я.

— Ты права. Конечно, я буду вести себя с достоинством. Все, кто хоть что-то значит в деловом мире, будут там, могу заверить тебя в этом.

— Я не имела в виду…

— Во всяком случае, ты не можешь представить себе, что мне предстоит теперь делать. У меня нет времени заниматься Люком. Мне повезло, что я начал работать здесь до того, как все это случилось. По тому, как люди относятся ко мне, я мог бы быть сыном Тони. Я собирался при случае поразить тебя этой новостью, но могу сказать тебе это и сейчас. До того как он умер, Тони дал мне большой процент акций в своей корпорации. — Он помолчал, затем добавил сухо, когда я сходу не поздравила его. — Я думал, ты будешь рада узнать это.

— Я знаю, это то, чего ты хочешь, Дрейк. Я знаю, ты счастлив.

Он был разочарован моей прохладной и сдержанной реакцией.

— Да. Ну, увидимся на похоронах.

— Да, Дрейк. — Он становился все больше и больше чужим для меня.

В день похорон Тони Люк прибыл в дом очень рано, чтобы отвезти меня в аэропорт. Когда он вошел в мою комнату, я была уже одета и готова к поездке. Я стояла без трости. Мы долго смотрели друг на друга. Наконец он перевел взгляд на картину, в центре которой он был сам.

— Ух ты, она действительно хороша.

— Я надеялась, что она тебе понравится.

— Понравится? Я влюблен в нее! Ты великолепный художник, Энни. Люди будут платить тысячи за твои картины, я уверен в этом.

Мы снова уставились друг на друга. Казалось, что каждый раз, когда кто-либо из нас заканчивал фразу, обязательно будет возникать пауза, во время которой говорить будут наши глаза. В данный момент мои глаза говорили ему, как сильно я люблю его и как он нужен мне, а также как обманула меня судьба. Его глаза говорили то же самое.

Я думала, что тетя Фанни смягчится и присоединится к нам, но у нее было так же много упрямства Кастилов, как, по ее словам, было у Дрейка и Люка. Она нарушила наше мучительное молчание, появившись в дверях моей спальни. Ее руки упирались в бока, а ее голова откинута назад в ее обычной манере.

— Не могу поверить, что ты проделал весь этот путь, чтобы отвезти ее в то место, Люк. Ты не должен был поощрять ее.

— Я бы поехала все равно, с ним или без него, тетя Фанни.

— Твоя мать убежала от того места и того человека, Энни.

— Я знаю. — Я посмотрела на одну из фотографий моей матери, которые стояли на моем туалетном столике. Это была одна из самых моих любимых, потому что на ней она смотрела в сторону Уиллиса и одно из немногих хороших воспоминаний придавало блеск ее васильковым глазам. — Но она умела видеть радугу после дождя. Я думаю, что она тоже поехала бы на похороны Тони, тетя Фанни. — Я повернулась к ней и посмотрела на нее твердым, решительным взглядом, как это могла бы сделать мама. Тетя Фанни заметила это.

— Я должна поехать за нас обеих.

Глава 24

ПРИНЦ МОЙ НАКОНЕЦ

Когда мы отправились в аэропорт, я все время пыталась представить себе, что мы бы чувствовали, если бы направлялись к самолету, который увез бы нас в свадебное путешествие. Что, если бы мы открыто бросили вызов Судьбе и общественному мнению и сбежали, чтобы обвенчаться? Это было бы наше самое романтическое и самое дорогое для нас путешествие. Члены экипажа самолета и другие пассажиры смотрели бы на нас, прижавшихся друг к другу, и улыбались про себя, думая о том, какой прекрасной может быть юная любовь, как она преобразует мир и делает жизнь яркой, воодушевляющей, полной надежд и тепла.

Когда я взглянула в лицо Люка (в этот момент он помогал мне сесть в машину), я не могла отвязаться от мысли, что мы принадлежим друг другу. Какой трагической и короткой может оказаться жизнь! Посмотрите, что произошло с моими родителями, посмотрите на муки, которые пришлось пережить Тони. Почему бы нам не выбрать счастье?

Во время пути в аэропорт в Вирджинии и самого полета я раздумывала над тем, должна ли я рассказать Люку о письме, которое я нашла в игрушечном коттедже. До сих пор Люк был очень внимателен ко мне, даже несколько официален. Я знала, что он поступает так для того, чтобы воздвигнуть стену между своими чувствами и мной, но это было мучительным для нас обоих. Мы быстро истощили темы светского разговора и больше молчали. Но каждый раз, когда его глаза встречались с моими, наши сердца начинали колотиться так сильно, что наши лица становились красными. Кипевшую в нас страсть было невозможно сдерживать. Было бы легче обуздать океанский прилив или потушить молнию, пронзающую летнее небо.

Поскольку то, что произошло между у Троем и мамой, казалось, было так похоже на то, что происходило между Люком и мной, я решила, что он имеет право знать и понять, как они страдали. Несомненно, это помогло бы ему также правильно понять, почему мама так боялась наших отношений.

Я начала с упоминания об игрушечном коттедже, а затем рассказала о своей находке. Когда я процитировала некоторые из слов Троя, в его темно-сапфировых глазах показались слезы.

— Я могу понять его одиночество и почему он предпочел уйти из мира и жить одному по другую сторону лабиринта, — произнес Люк. — Я чувствую то же самое.

— Нет, Люк. Ты не можешь поступить со своей жизнью так, как поступил он. Ты должен жить нормально, стать доктором, как ты мечтал, найти человека, которого ты можешь любить чисто, целиком, без какой-либо вины. Ты заслуживаешь это.

— А ты?

— Я поступлю так же…

— Ты плохая лгунья, Энни. Твои голубые глаза выдают тебя.

— Ну, я попытаюсь сделать это.

Он улыбнулся надменной улыбкой Кастилов, которая была характерна и для Дрейка.

— Люк Тоби Кастил, ты не знаешь всего на свете.

После моего заявления его лицо смягчилось, стало скорбным, как у маленького мальчика.

— Я знаю, что у меня на сердце и что у тебя на сердце, и я знаю, что это значит.