Юрий Перов - Прекрасная толстушка. Книга 1

Я чуть было не брякнула, что очень дорожу его дружбой, но вовремя сдержалась. Меня интересовало совершенно другое.

— Скажите, Евгений Кондратьевич, — робко обратилась я к нему, — мне придется его сопровождать и на концерты?

— И на концерты, и на концерты, — ответил он, укоризненно качая головой, словно заранее зная, что я скажу.

— А можно мне будет еще один билет или пропуск?..

— Можно. Только никаких контактов во время работы. Ни автографов, ни фотографий, ничего. Можно только цветы на сцену. Товарищ надежный?

— Это моя подруга — сказала я.

— Знаю, что подруга. — Он недовольно поморщился. — Я спрашиваю, как она сейчас — надежная, выдержанная?

— Вполне.

— Хорошо, — сказал Евгений Кондратьевич. — Вы отвечаете за нее головой. Будет вручать ему цветы на концертах, как Мао Цзедуну… — Он лукаво усмехнулся.

Так мы с Танькой посмотрели почти все концерты.

Андрей оказался таким былинным красавцем, что, увидев его, Танька застонала, а я, кажется, поняла принцип, по которому отбирались кандидатуры для обслуживания дорогих гостей.

Когда супруги были вдвоем, то первую скрипку играл Андрей, а я у него была как бы на подхвате. Он сперва часто советовался со мной по поводу произношения того или другого слова, пока я ему не объяснила, что у меня произношение начала века, а его учили современному, значит, так, как говорит он, даже правильнее.

Наш спор разрешила Симона Синьоре. Она сказала, что в Париже говорят и так, и эдак, только языком Андрея говорят военные и полицейские, а моим — аристократы.

Андрей на это замечание жутко покраснел и стал еще симпатичнее. Чтобы утешить беднягу, Симона накрыла его ладонь своею и дружески пожала. От этого Андрей зарделся еще сильнее.

Ив звал меня «русская матръёшка». Началось это после того, как мы в магазине «Подарки» на улице Горького купили ему огромную полуметровую матрешку. Он нес ее по улице, прижав к груди, и привлекал всеобщее внимание. Потом, оглянувшись на меня, воскликнул с лукавой улыбкой:

— Я не знаю, кто из вас больше матръёшка — она или ты, но вы мне обе очень нравитесь. Жалко, что нельзя вас обеих сразу обнять.

По-русски это звучит как-то неуклюже, или я не могу это перевести, сохранив весь галльский блеск, но по-французски это было сказано изящно…

Мне это было очень приятно, так как я понимала, что он имеет в виду. Дело в том…

Дело в том, что в двухсотой секции ГУМа манто из золотистого каракуля не оказалось, а норковые мне, очевидно, были не положены по чину, поэтому выбор был действительно невелик. В самый последний момент я заметила короткую шубку из рыжей лисицы. Это было прямо противоположное тому, что я задумывала, но делать было нечего, я взяла ее, потому что мне тут же в голову пришла другая, не менее увлекательная идея…

В этой же волшебной секции я выбрала огромную роскошную чистошерстяную шаль. По тонкой, мягкой и ласковой материи цвета топленых сливок были рассыпаны сочные красные розы. По краям была потрясающая бахрома. Сгорая от нетерпения, я примерила ее, надев поверх шубки и закинув один из концов за спину. Честно говоря, я сама себе понравилась. Щеки у меня пылали от жары и возбуждения. Я представила, как они будут розоветь на морозе, и это окончательно решило дело.

Деньги у меня были, оставались от тех, что вернул Митечка, и я была готова на серьезные траты, так как никак не могла поверить в соблазнительные слова: «получите», «выдают» и «спецодежда», употребляемые Евгением Кондратьевичем в первом нашем разговоре.

Когда я окончательно определилась, милая продавщица, дружелюбно улыбаясь, стала выписывать чек, а я подумала, что чудес на свете не бывает, но, когда я на чеке, уже около кассы, прочла общую сумму в пятьсот рублей, поняла, как была не права…

Для современных, особенно молодых, читательниц эти цифры ровно ни о чем не говорят, поэтому я себе позволю для сравнения привести несколько цен. Хорошее зимнее мужское пальто из дорогого драпа с каракулевым воротником стоило 1000 рублей. Обычная женская цигейковая шуба — 3000 рублей. Так что пятьсот рублей за лисью шубку до колен и за роскошную чистошерстяную шаль — это цена сказочная.

На меня прямо повеяло сладостным дыханием далекого коммунизма… Тогда мы еще не знали, когда он наступит. Только в 1960 году Н.С.Хрущев объявил нам точное время его прихода — 1980 год.

Итак, мы шли из магазина «Подарки» в гостиницу «Националь». Всемирно известный певец в замечательном твидовом пальто, перетянутом широким поясом, без шапки, с поднятым воротником, с прижатой к груди полуметровой матрешкой, и рядом с ним я — живая матрешка в шали точно таких цветов, как на игрушке. На мне были туфли на высоком каблуке и ботики, так что ростом я была почти вровень с высоким Монтаном. Валил крупный мягкий снег и ложился на его густые, небрежно уложенные назад волосы.

Зрелище, надо сказать, было выдающееся. Недаром, когда мы переходили наискосок улицу Горького, весь транспорт остановился. Один из таксистов не сдержал восхищения и дал запрещенный недавно длинный гудок. За ним загудели другие шоферы.

Милиционер вместо того, чтобы начать всех подряд штрафовать, взял под козырек. Прохожие, мгновенно собравшиеся по кромке тротуара, начали аплодировать и махать руками, словно встречали правительственный кортеж из Внукова с каким-нибудь высоким иностранным гостем.

Ива Монтана у нас очень любили. Я — как и все. Можете представить, какое я удовольствие испытывала, идя рядом с ним. Удовольствие это стократно усиливалось от его тонкого французского ухаживания. Когда раздались гудки и аплодисменты, он слегка улыбнулся, посмотрел на меня и сказал с непередаваемой интонацией:

— Я никогда не думал, что в Советском Союзе так высоко ценят красивых женщин…

Я зарделась от столь изысканного комплимента… Пролепетала что-то, пытаясь вернуть ему так ловко переадресованную мне народную любовь, но не нашла нужных слов, запуталась и замолчала, еще больше покраснев.

В огромном трехкомнатном люксе, который они занимали с Симоной Синьоре, никого не оказалось.

Он помог мне раздеться. Делал он это так изящно! Казалось, шуба сама соскальзывает с моих плеч и исчезает. Потом мы прошли в гостиную, и Ив Монтан поставил матрешку на рояль.

— Как вы думаете, я могу ее… раздеть? — спросил, он глядя на меня с каким-то затаенным лукавством.

— Конечно, — ответила я.

— Вы думаете, ей будет это приятно?

— Безусловно, — улыбнулась я. — Ведь она для этого и создана…

Он принялся энергично тереть ладони и, сложив их лодочкой, греть своим дыханием. При этом он поглядывал на меня, явно ожидая моей реакции.