Джоди Малпас - Одна отвергнутая ночь

Сквозь туман неуверенности я прижимаю ладонь к задней части шеи. Принимаюсь растирать кожу, но останавливаюсь, как только понимаю причину своих действий. Я поднимаю руку, волосы на затылке встают дыбом, заставляя меня резко развернуться в поисках совей тени. Повсюду прохожие, большинство куда-то спешат, но никто не кажется особо подозрительным. Страх поднимается по позвоночнику, вынуждая меня сильно выпрямиться. За мной следят. Знаю, что следят. Я лихорадочно верчусь сначала в одну сторону, волосы ударяют по лицу, потом в другую, в надежде уловить что-то глазами — хоть что-то, чтобы доказать себе, что я не совсем рехнулась.

Ничего.

Но я ведь знаю, что-то есть.

София. Но она уехала. Или это просто осадок от её недавнего появления? Возможно, вокруг этой женщины вязкий противный воздух.

Я верчусь, взгляд мечется, пытаясь вникнуть в окружающие меня здания, и вскоре я понимаю, что нахожусь в целой миле от квартиры Миллера. Паника растекается по венам, когда я, развернувшись, на полной скорости бегу к его дому. Не оглядываюсь. Бегу по улицам, мимо людей, перебегая проезжие части, не смотря по сторонам, пока не вижу на расстоянии его здание. Чувство облегчения не приходит.

Залетев в вестибюль, забегаю прямо в ожидающий лифт. Снова и снова лихорадочно жму кнопку десятого этажа.

— Давай же! — кричу, воздерживаясь от того, чтобы выбежать из него и мчаться по лестнице. Меня переполняет адреналин, он, вероятно, смог бы донести меня по лестнице быстрее, чем лифт, но двери закрываются, и я спиной прижимаюсь к задней стене, внутри растёт чувство нетерпения. — Давай же, давай, давай! — Начинаю вышагивать по маленькому пространству, как будто мои движения могут ускорить подъем. — Ну, давай же! — Лбом прижимаюсь к дверям, когда они открываются, и я проталкиваюсь сквозь них, как только расстояние между ними становится достаточным для моего стройного тела.

Ноги едва касаются пола. Я бегу по холлу, ноги передвигаются так быстро, что я их не чувствую, волосы разметались за спиной, сердце вот-вот выпрыгнет из груди от ужаса, страха, тревоги, отчаяния…

Дверь в его квартиру распахнута, и я слышу крики. Громкие. Это Миллер. Он вышел из себя. Потребность добраться до него возрастает, ноги теперь немеют от нагрузки, и я вваливаюсь в квартиру, бегаю глазами до тех пор, пока не вижу его обнажённую спину. Он пригвоздил Грегори к стене, держа за горло.

— Миллер! — Кричу, ноги подкашиваются, когда я резко останавливаюсь, и мне, чтобы устоять, приходится схватиться за ближайший столик. Слёзы бегут из глаз, все одолевающие меня эмоции собираются вместе и давят слишком сильно, чтобы выдержать.

Он резко разворачивается, взгляд дикий, волосы в беспорядке, движения резкие. Он выглядит, как одичавшее животное — опасное одичавшее животное. Он опасный. Безжалостный. Скандально известный.

Особенный.

Он без промедления отпускает Грегори, который, задыхаясь, безжизненно скользит вниз по стене, вздрогнув, он прижимает ладони к горлу. Отчаяние внутри меня не уступит место чувству вины и беспокойства за моего друга.

Миллер за доли секунды длинными шагами сокращает между нами расстояние, его взгляд по-прежнему мрачный, но в синих глазах, которые я так сильно люблю, отчетливо видно облегчение.

— Ливи, — выдыхает он, его грудь неустанно тяжело поднимается и опускается. Как только удостоверяюсь, что он достаточно близко, чтобы поймать меня, я бросаюсь вперёд в его раскрытые объятия, от одного только ощущения его рук напряжение во мне ослабевает в миллион раз.

— За мной следили, — хнычу.

— Твою мать, — ругается он. Ему, как будто, больно физически. — Блять! — Он отрывает меня от пола и крепко держит меня. — София? — Тревога в его хриплом голосе снова распаляет моё напряжение. Он слишком взволнован.

— Не знаю. — Нет нужды спрашивать, откуда он знает про Софию. Думаю, он выбил описание из Грегори. — Она высадила меня в квартале отсюда. — Качаю головой, не отрываясь от его шеи. Это глупо, но я сосредоточенно вдыхаю его, надеясь, что, окружив себя всем этим комфортом, я избавлюсь от оков пережитого стресса. Я дрожу как листок, не важно, насколько крепко он меня обнимает, и сквозь неконтролируемые движения собственного тела слышу, как колотится в груди его сердце. Он безумно озабочен, и это только усиливает мой страх.

— Иди сюда, — рычит он, как будто у него и так уже нет полного контроля над моим безвольным телом. Он несёт меня вглубь квартиры, пока я ногтями впиваюсь в его плечи. Кроткая попытка оторвать меня от его тела заканчивается моим молчаливым отказом, усилением хватки, так что он сдается и садится на диван со мной, всё так же тесно прижатой к нему. Он с трудом сдвигает меня, кладя мои ноги по одну от себя сторону, пока я не сворачиваюсь клубочком на его коленях, лицом прижимаясь к изгибу его шеи. — Зачем ты села в ту машину, Оливия? — спрашивает он, в его голосе нет ни осуждения, ни злости. — Скажи мне.

— Я не знаю, — признаюсь. Глупость. Любопытство. Это, должно быть, одно и тоже.

Он вздыхает, бормоча себе под нос:

— Не смей приближаться к этой женщине, ты слышишь меня?

Я согласно киваю, всем сердцем желая, чтобы никогда и не приближалась. Ничего хорошего из этого не вышло, кроме появления нежелательных познаний и мучительных вопросов.

— Она сказала, ты говорил, будто я просто для развлечения. — Слова, сорвавшись с губ, оставили после себя горьковатый привкус.

— Ты не должна с ней видеться, — заявляет он, отрывая меня от своей груди. На этот раз я сдаюсь, испытывая необходимость увидеть его лицо. В каждом его совершенном кусочке миллионы эмоций. — Она противный человек, Оливия. Ужасный. Я не просто так сказал ей то, что сказал.

— Кто она? — шепчу, а сама боюсь ответа.

— Человек, который вмешивается. — Его ответ прост, и говорит мне обо всём, что нужно знать.

— Она очень тебя любит, — говорю, хотя думаю, ему это уже известно. Он кивает, убирая непослушную прядь. Это привлекает моё внимание и вызывает желание откинуть её назад, что я и делаю. Не спеша.

Он пальцами сжимает мой подбородок и притягивает к своему лицу, пока наши губы не замирают на расстоянии волоска друг от друга.

— Ты должна понимать мою к ней ненависть.

Я киваю и он, закрыв глаза, медленно вдыхает и выдыхает.

— Спасибо, — шепчет он, лаская мою щеку кончиком носа. Я окунаюсь в его очевидную признательность, видя вещи точно такими, какие они есть. Отвергнутые женщины. Женщины, ставшие зависимыми от внимания, которое им давал этот сломленный мужчина. Никто не говорил, что мои с Миллером отношения будут лёгкими, но никто и не говорил, что они будут близкими к невозможным.