Владимир Витвицкий - Охота на компрачикоса

— Привет, это я. Дай, думаю, позвоню. Не слишком поздно?

Пауза. Его ожидание брошенной трубки смешалось с ее удивлением и возможной досадой. Тогда, приехав впервые, появившись здесь в четыре утра, он постеснялся будить ее и рассматривал незнакомый и загадочный город сквозь большие вокзальные стекла, покрытые узорами льда, и долго слушал в пустом зале ожидания, как это верно — ожидания, невнятные объявления "железных баб". А когда появился в начале девятого, то сразу же получил втык — она не спала. Но сейчас он навечно незваный гость и от холодных рук его она не взвизгнет.

— Здравствуй. А ты откуда звонишь?

Она знает, что находится на пути его частых путешествий, возможно, догадывается, что иногда он на несколько часов задерживается здесь, понимает, что причина этих чудачеств исключительно в ней, снежной королеве ее родного, южного города. И она ничем не может ему помочь, а он знает это не хуже ее.

— С автомата. Шел мимо, смотрю — свет горит. Не удержался.

Что ей ответить? А ему-то что надо? К тому времени они не виделись уже два года — вполне достаточный срок для лечения, но, к сожалению, гомеопатия дней оказалась не слишком действенным лекарством. Что делать? Услышав ее голос, он почувствовал, как проснувшиеся зомби-воспоминания стараются перепилить тупыми огурцами его непослушную шею. Харакири, вероятно, хорошая награда мазохисту?

— Заходи в гости.

А как хотелось бы, положив трубку, быстрым шагом оказаться перед дверью, пошуметь бодростью в прихожей и пить потом чай на кухне, вдыхая запах старых стен и слушая шум газовой колонки. Вот только… на лице любимой будет наклеена маска с улыбкой врача, поддакивающего не теряющему надежды смертельному больному.

— Честно говоря, в гости мне не очень хочется.

Конечно же, здесь каждый слушает не только себя — нелюбовь не следствие неуважения. По паузам она поняла, что ему трудно, и что беседа с ней — и награда для него, и мучение. Промчавшись встречными курсами желаний прежде любить, а уж потом быть любимыми, ненадолго и непрочно, по касательной соприкоснувшись несовместимыми мирами, они живут теперь на разных полюсах без всякой надежды на сближение. Но все-таки течения жизни часто заносят его сюда, в Город Мертвых, или Мертвый Город — какая разница?

— Подожди минутку, я сейчас выйду.

А для нее здесь все родное — любимый или постылый дворик, пенсионеры на лавочках, зима и лето, цветение каштана, тогдашняя замерзшая слякоть. Они долго бродили по ночному городу, борясь с холодом каждый за себя и смешивая его тяжелые фразы с ее легкой болтовней. Она молодец, а он глупец. Он отпустил ее, терпеливую, под утро — она училась и практика начиналась где-то в восемь тридцать. Его поезд уходил позже, и он, еще раз сдав экзамен на чужака, взглядом проводил ее быструю фигуру до автобуса. А потом уехал и сам, увозя с собой груз чугунных мыслей и доказательств, что с поднятым забралом на ветру можно легко отморозить нос и больше никогда ее не видел. Но и теперь, по прошествии многих лет он все так же по возможности притормаживает в этом городе, покупает жетоны, ходит по нереальным для него улицам и слушает, как и сейчас, в телефонной трубке длинные гудки.

Но май, и трубка, выключая день открытых забрал и закрытых дверей, вернулась на рычаги. Каштаны, не такие как в Одессе, но все-таки каштаны, нарядно накрученные пирамидками белых цветов, роняют тонкие лепестки на тротуары. Могучие усатые майские жуки, словно поливальные машины, пыхтя и подчиняясь инстинктам, рисуют в белых россыпях недолговечные дорожки, погибая под ногами невнимательных прохожих, но все же двигаясь к не ими намеченной цели.

Скоро праздник, и ветераны, а их много в этом городе, зримо помолодели, и их честная радость и гордость освещается весенним солнцем. Колхозные дядьки и городские пенсионеры, побрив морщинистые шеи, надев пиджаки с прямоугольниками планок — напоминанием об уже забывающихся наградах, своим спокойным достоинством вызывают белую зависть у торопливых окружающих и осознание многоликой суеты — в сравнении с наступающим Днем.

В автобусе, уносящим чужака в другой город и с недавних пор другое государство, на таможне, привычно пробежавшись взглядом по паспортам и лицам, зацепившись за желто-черную полоску ленточки ордена Славы на груди старого ветерана, таможенник с удивлением обнаружил в себе искреннюю предупредительность и внимательность, вежливо удалился, наверное, стесняясь шевельнувшегося в нем неслужебного благородства и уважения. Зарабатывая на пограничных неудобствах, автобус понес пассажиров — ветеранов, отпускников, челноков и скромного пилигрима прочь из города весенних каштанов и ржавых душещипательных заноз.

Цвет волос любимой…

Город Мертвых, май 1999 года.

Не пугайся, читатель, эти строки не из этой книги. Просто автор, пока придуманные им Алексей и Александр катались на фуникулере, побывал в Городе Мертвых. Такая, вот, незадача.

Туман. Растянувшись по слегка провисшей нитке фуникулера, путешественники, вспомнив сказку, попали в мутную нереальность, сырую и прохладную. Это не тягучее, со всех сторон обволакивающее облако, угнетающее альпиниста всепроникающей моросью и пробирающей до самых костей — такая пакость живет выше, это просто туман. Солнце, растопив его внизу, сюда еще не добралось, и он, поджав ноги, бледным вампиром спрятался здесь, за склоном, боясь теплых лучей и напрягаясь от страха молочной моросью. Движение теперь почти вслепую, а вот звуки, став глуше и увязая в ватной трясине, слышны, тем не менее, отчетливей и ближе. Роскошный лиственный лес, полновластный хозяин Кавказа, исчез внизу в белесых сумерках, а кроны высоких деревьев, доставая чуть ли не до ног притихших зрителей, букашек, плывущих по течению спокойной реки, похожи на водоросли и растут из ниоткуда. Туман.

— Класс! — громко прошептал Александр. — Как на компьютере.

— Тарковский в тебе не умрет никогда. А знаешь, почему? Потому что никогда не родится.

— Ладно тебе! Каждый восхищается в меру своей необразованности, я ведь не оценщик. Наверное, когда будем спускаться, туман уже исчезнет и станет теплее и скучнее.

— Точно, ты — филосóф, — снова надавив на "оф", констатировал Алексей.

— А что в этом плохого? Хотя есть мнение, что философия вредна для жизни. В бытовом применении, конечно.

— Конечно. Меньше знаешь — крепче спишь. Ты же военный.

— Отсутствие наличия язв и наличие присутствия аппетита? С тобою скучно, я тебя сейчас вниз сброшу.

— Неразумно.

— Зато весело.

— Все равно не стоит.