Майк Гейл - Скоро тридцать

— И что у нас на ужин? — спросил я осторожно, входя в гостиную и садясь.

— То, что ты любишь, — ответила мама, ставя поднос мне на колени. — Кушай.

Она улыбнулась:

— Ты выглядишь так, словно давным-давно не ел нормальной человеческой пищи.

Как только я страдальчески посмотрел на тарелку, мне стало ясно, что винить я должен только себя самого. Я ведь прекрасно знал, что мама имеет обыкновение путать мои любимые блюда с любимыми блюдами других своих птенцов, также давно вылетевших из семейного гнезда. Но то, что лежало на тарелке передо мной, не было любимым блюдом кого-нибудь из моих братьев или сестры. Это скорее был наш общий кулинарный кошмар: два куска свинины, три большие ложки картофельного пюре с такой густой подливкой, что в нее можно было бы воткнуть нож и он бы не упал, морковь, горох и брюссельская капуста. Разварившиеся, противно пахнущие, мокрые зеленые мячики проклятой брюссельской капусты.

Я лихорадочно обвел взглядом комнату, чтобы посмотреть, что думает о нашей трапезе мой единственный коллега по палате номер шесть. Отец сидел перед телевизором в кресле, которое считал своим владением, и жевал, иногда поднимая глаза, чтобы оценить наряд ведущего новостей. Мама все еще стояла на пороге кухни, ожидая, когда я накинусь на свой первый за долгое время домашний обед. Я поднял на нее глаза и улыбнулся. Взгляд на ее лице выражал глубокое удовлетворение: она заботилась о нас — своей семье — и следила за тем, чтобы все наши потребности были удовлетворены. Наверное, это доставляло ей удовольствие.

— Почему ты не сядешь, мама? — неосторожно спросил я. Я ни разу в жизни не видел, чтобы она сидела за ужином — словно у нее в коленях были клинья, мешающие их согнуть.

— Почему ты не ешь? — спросила мама. — Мало соли? Я сейчас принесу.

Я снова посмотрел на свою тарелку и ответил не сразу, потому что слова, висевшие на кончике моего языка, были примерно такими: «Ты что не видишь, в чем дело? Ты что, не видишь, что у меня на тарелке четыре кочана брюссельской капусты, каждый размером с хороший мандарин?» Но я ничего подобного не сказал, потому что это невозможно было сделать, не оскорбив ее чувств, чего мне вовсе не хотелось. Эта ситуация напомнила мне детство. Когда мне было лет девять, я придумал хитрый способ избавляться от брюссельской капусты: я прятал ее в носовой платок, потом делал вид, что мне срочно надо в туалет, и по дороге бросал ее за холодильник. В теории все было великолепно, но мне не хватило дара предвидения, чтобы потом вытащить ее из-за холодильника и предать земле. Через полтора месяца моя система рухнула, когда запах гниющей брюссельской капусты наполнил кухню и мама обнаружила мой тайник. Она была в ярости, и меня не пускали гулять, как мне казалось, целую вечность. И вот теперь, через столько лет, я снова столкнулся с той же проблемой.

— Честно говоря, мама, — начал я, — мне кажется, что я не смогу ее съесть.

Я ткнул вилкой в брюссельскую капусту.

— Чепуха, — твердо сказала она. — Она очень полезна.

— Но я ее не люблю.

— Любишь, — ответила мама, теряя терпение.

— Нет, я никогда не любил брюссельскую капусту.

— Раньше она тебе всегда нравилась. Что, Элен готовила ее по-другому?

Последняя фраза рассмешила меня.

— Элен никогда не готовила брюссельскую капусту, мама. Она вообще старалась по возможности ничего не готовить. Я даже не знаю, есть ли вообще в Америке брюссельская капуста.

— Но ты раньше ее любил, — включился в разговор папа. — Помнишь, как ты попросил разрешения поиграть с ней?

Я недоверчиво посмотрел на него.

— Это не я, а Тони, папа. Но даже и он мог с ней только играть, есть ее он точно не любил.

— Ты что-то путаешь, — сказала мама. — Это Ивонна любила брюссельскую капусту. Ты, наверное, подумал про Ивонну. Уж она точно любила брюссельскую капусту.

Ивонна была самой умной из всех нас, и надо ли говорить, что, как и я, не любила брюссельскую капусту.

— Послушайте, — сказал я, потеряв терпение. — Тони никогда не любил брюссельскую капусту, Ивонна никогда не любила брюссельскую капусту, Эд никогда не любил брюссельскую капусту, и я уж точно не люблю брюссельскую капусту. И я не буду ее есть ни сейчас, ни потом. Никогда!

11

Осмысливая происшедшее задним числом, я понял, что дело было вовсе не в брюссельской капусте. Ведь мне было уже двадцать девять лет, и я не рисковал лишиться карманных денег за то, что ее не съем. Просто я все еще пережевывал последние события, которые так резко изменили мою жизнь. Еще сутки назад все было по-другому. Да, все было не идеально, но, по крайней мере, более или менее нормально для моего возраста. У меня была работа, и у меня была девушка, с которой не все шло гладко, но это было, в общем, нормально для человека, которому скоро исполнится тридцать, не правда ли? А что было у меня сейчас? Ничего. Девушки у меня больше не было, работы тоже. Да, мне пообещали новую хорошую работу, но нужно было подождать и, кроме того, прожить это время с родителями.

Войдя в кухню, чтобы извиниться, я услышал воинственный звон сковород и кастрюль в мойке. Мама яростно разбрасывала по кухне хлопья пены, делая вид, что моет посуду.

— Извини, — сказал я, закрывая за собой кухонную дверь. — Я не должен был этого говорить. Мне ужасно стыдно. Это просто… Ну, ты знаешь, у меня столько всего в голове, Элен и все остальное…

— Ничего страшного, — сказала она, отворачиваясь от мойки, чтобы посмотреть на меня. — Я знала, что брюссельская капуста здесь ни при чем. Я просто волнуюсь за тебя, это все.

Она сходила в гостиную, принесла мой нетронутый ужин и поставила его в микроволновку. Три минуты, сорок секунд, щелчок — и вот она изящным движением поставила мой ужин на кухонный стол.

— Вот. Теперь ешь, пока все опять не остыло.

Мы втроем просидели весь вечер у телевизора и смотрели лучшее из того, что могло предложить нам британское телевидение: «Улица Коронации», «Вечер с Десом О'Коннором», новости в девять и телефильм про заболевшую раком женщину, которая пытается найти своим детям приемных родителей до того, как она умрет. Мама плакала, папа переключал каналы в рекламных паузах, а я с удовольствием наблюдал за ними. Так проходили все наши вечера, когда я был ребенком. Все время телик — с половины восьмого и пока не пора спать, чай, приготовленный во время рекламных пауз, и два газовых обогревателя, чтобы не замерзнуть.

— Ну, Мэттью, мы с твоим папой идем спать, — сказала мама в начале одиннадцатого.

— Тогда спокойной ночи, — бодро отозвался я, взял пульт телевизора и начал переключать каналы. Весь вечер папа меня и близко к нему не подпускал.