Ева Модиньяни - Миланская роза

В день, когда Риккардо впервые увидел Глорию, ей было шесть лет. Глория росла девочкой гордой, с чувством собственного достоинства. В тот вечер она упала на дорожке и ободрала коленку, но старалась не плакать. Глория сидела у фонтана и терла ногу белой шелковой лентой, которой завязывала волосы. Сюда почти не долетал шум праздника, и худенькая фигурка в пышном платьице из белой тафты показалась Риккардо очень одинокой.

Риккардо оказался в парке, сбежав от двух назойливых девиц, делавших все, чтобы он их заметил.

— Больно? — спросил он, наклонившись к девчушке.

Глория взглянула на незнакомца огромными светло-карими глазами, наполненными слезами.

— Еще бы не больно! — спокойно ответила она, промокая рану шелковой ленточкой.

— Неужели ты плакала? — с улыбкой спросил Риккардо.

— И вовсе я не плакала, синьор, — возразила малышка.

Риккардо глубоко тронули ее глаза, похожие на глаза вспугнутой лани, и нежное личико с высокими скулами. Ему показалось, что девочке, несмотря на гордость и характер, очень нужны любовь и защита.

— Ну и ничего в этом странного, — утешил Глорию Риккардо.

— В чем ничего странного? — удивленно спросила она, забыв о своем горе.

— Да в том, что человек плачет, когда ему больно.

— Правда? — попыталась улыбнуться Глория.

— Честное слово! — торжественно заявил Риккардо и в шутку приложил руку к сердцу.

— Если бы я это раньше знала, я бы поплакала, — вздохнула девочка.

— Давай помогу, — предложил Риккардо.

Он вытащил из кармана батистовый платок и аккуратно промокнул кровоточащую ссадину. Глория зажмурилась и прикусила губу, чтобы не расплакаться. Ссадина прямо горела, но Риккардо осторожно прикладывал к ранке платок, и постепенно Глории стало легче.

— Уже лучше, — прошептала девочка.

— Ну вот и все! — заключил Риккардо. — А теперь давай познакомимся.

Малышка встала и вежливо наклонила голову:

— Меня зовут Глория, Глория Летициа.

— А я Риккардо, Риккардо Летициа. Похоже, мы с тобой родственники.

— Ой! Дядюшка-бродяга! — вырвалось у Глории.

Риккардо расхохотался. Зная, как невысоко ставили его родные, он ждал какого-нибудь прозвища похуже.

— Значит, вот как меня называют? — спросил он.

— Иногда… — пролепетала Глория, с удивлением глядя на теплую, дружелюбную улыбку дяди.

— Ты — самое симпатичное создание из всей компании Летициа.

Он вспомнил, что видел девочку пару раз, когда она была еще в коляске, но забыл, чья это дочь, то ли Джулио, то ли Альберто.

— Ты тоже симпатичный, — признала малышка, впервые назвав его на «ты».

Легкий бриз с побережья доносил морские запахи, тихо бились струи фонтана.

— Бродяга… — задумчиво повторил Риккардо.

Единственное его достижение к двадцати четырем годам — престижный диплом инженера, официальное признание способностей Риккардо Летициа. Но, похоже, семья не особенно гордится его успехами, предпочитает держать младшего на расстоянии. Он для всех только «бродяга».

А теперь, вернувшись в отчий дом, Риккардо встретил в больших глазах малышки интерес и изумление, почувствовал, что кому-то нужен. Риккардо залюбовался нежной прозрачной кожей, чуть розовевшей на щеках девочки, ему захотелось приласкать этого странного ребенка, такого упрямого и хрупкого.

— А я и не знал, что у меня такая хорошенькая и мужественная племянница, — сказал Риккардо.

Глория ничего не ответила, но ее охватило чувство гордости: дядя, такой взрослый, такой привлекательный, уделил ей много внимания. Он зажег сигарету, и в один миг ароматный дым окутал его загорелое лицо. Вдалеке раздался резкий женский голос: искали Глорию.

— Мне пора, — серьезно произнесла девочка, отряхивая песок и иголки с платьица из белой тафты.

Риккардо взял ее за руку и ощутил, как племянница дрожит.

— Боишься? — удивился он.

Держа в своей руке крохотную теплую ручку, он испытал неведомое ему чувство нежности. Они пошли по аллее к дому.

— Мисс Джейн меня накажет: я платье запачкала, — сказала Глория.

— Накажет? За такую мелочь? — изумился Риккардо.

Глория взглянула на него с удивлением. Понятие о мелочах у дяди и племянницы явно расходились.

— Запачкать новое платье — совсем не мелочь, — возразила девочка.

Риккардо представил себе мисс Джейн — старая дева с садистскими наклонностями мучает за деньги доверенных ей детей.

— А твоя мама знает, что мисс Джейн тебя наказывает? — спросил он.

— Мелани говорит, что мисс Джейн строгая, а это хорошо для моего воспитания. А потом, ее не интересует, что там с другими происходит, — равнодушно ответила Глория.

«Значит, Глория — дочь Альберто и Мелани», — сообразил Риккардо.

Мелани — американка, в жилах которой текла индейская кровь, видимо, не была создана для роли матери и приучила дочь звать себя по имени.

— Ничего, сегодня тебя мисс Джейн не накажет, — пообещал Риккардо, сжимая руку девочки. — И вообще она тебя больше наказывать не будет.

Ему так хотелось защитить девочку.

— Тебя никто больше не обидит, — заключил Риккардо, когда они подошли к дому.

Пахло морем и соснами, малышка пробудила в душе дядюшки-бродяги неведомые ему чувства, и Риккардо решил вернуться в семью. Он женится, и у него будет куча детей, таких же милых и нежных, таких же очаровательных, как Глория.

Девочка взяла руку Риккардо и поднесла ее к щеке.

— Спасибо, дядя Риккардо, — прошептала она.

И в эту минуту Глория, сама того не ведая, влюбилась в него. Любовь пришла просто и естественно, как дыхание.

Риккардо узнал об этом гораздо позже, когда понял, что ни одну женщину не желает так, как Глорию, потому что она прекрасна, потому что в ней воплощена вся нежность и весь грех.

Но где-то на скрижалях общества было записано, что всепоглощающее желание, объявшее Риккардо, никогда не будет утолено, ибо касается существа одной с ним крови. И он в первый раз в жизни почувствовал себя жертвой чудовищной несправедливости.

Когда Глория, уже взрослая женщина, однажды взяла его руку, как тогда, в парке виллы Летициа, и поднесла ее к губам, Риккардо расстался с ней. В один день покончил он с тем, что считал заблуждением: вырвал сына Рауля из когтей «этого портняжки», угрожавшего репутации семьи, и оттолкнул Глорию с ее преступной страстью.

А теперь, здесь, в больничной палате, он осмелился спросить, почему она так поступила.

— Не надо упрекать меня, — тихо произнесла Глория.

— Но ты могла умереть, — возразил Риккардо.