Хелен Филдинг - Дневник Бриджит Джонс

Ознакомительный фрагмент

Открытка на месте! Это как с последней конфетой в вазочке или с последним куском торта на блюде: мы обе из вежливости не решаемся взять конверт.

Пятница, 17 февраля

56 кг, алкоголь: 1 порц. (оч. хор.), сигареты: 2 (оч. хор.), калории: 3241 (плохо, но пробежки по лестнице много сожгли), конверт: 12 рейдов (это уже мания).

9.00. Открытка на месте.

21.00. На месте.

21.30. На месте. Все, больше не могу. Ванесса явно дома: из квартиры доносится запах еды.

– Наверно, это тебе, – я протянула ей конверт, когда она открыла дверь.

– Ой, а я думала, тебе, – сказала она.

– Может, откроем? – предложила я.

– Ладно.

Я вручила ей конверт, но она, хихикнув, вернула его мне. Я снова протянула его ей. Нет, женщины – это что-то!

– Смелее, – подбодрила я Ванессу, и она кухонным ножом, который держала в руке, вскрыла конверт. Открытка была с претензией, вероятно, куплена в какой-нибудь художественной галерее.

Ванесса скорчила гримасу.

– Ни о чем мне не говорит, – произнесла она и протянула открытку обратно.

Текст был такой: «Немножко бреда и профанации моей милой фригидной мымрочке».

Из горла моего вырвался сдавленный писк.

22.00. Я только что позвонила Шерон и все ей рассказала. Она ответила, что не надо позволять задурманивать себе голову идиотскими открытками и вообще на Дэниела нужно плюнуть, потому что человек он недостойный и ничего хорошего у нас не выйдет.

Чтобы выслушать альтернативную точку зрения, поговорила с Томом. Особенно меня интересовало, стоит ли в эти выходные позвонить Дэниелу. «Не-е-е-ее-ет!» – заверещал Том. После чего задал мне ряд контрольных вопросов: в частности, как вел себя Дэниел в последние дни, когда от меня не было никакой реакции на открытку. Я ответила, что он проявлял ко мне больше интереса, чем обычно. Том предписал мне дождаться следующей недели и с Дэниелом держаться надменно и отчужденно.

Суббота, 18 февраля

57 кг, алкоголь: 4 порц., сигареты: 6, калории: 2746, выигрышные номера в лотерею: 2 (оч. хор.).

Наконец все прояснилось с родителями. Я уже начала воображать сюжет из дневного телешоу: на отдыхе в Португалии пожилая дама встречает свою любовь. Мама, выкрашенная блондинкой и в кричащей блузке «а-ля леопард», сидит в студии с каким-нибудь Гонзалесом в потертых джинсах и рассказывает, что, если по-настоящему любишь человека, разница в сорок шесть лет ровным счетом ничего не значит.

Сегодня она пригласила меня пообедать в кафетерии универмага «Диккинс энд Джонс», и я с порога спросила, есть ли у нее кто-то.

– Никого у меня нет, – ответила она, глядя в пространство с грустью и мужеством одновременно – поклясться могу, этот взгляд она переняла у принцессы Дианы.

– Тогда зачем ты изводишь папу? – задала я вопрос.

– Доченька, я просто поняла, что… Когда папа вышел на пенсию, я осознала, что тридцать пять лет без продыху работала на него по хозяйству и растила его детей…

– Мы с Джейми, между прочим, и твои дети тоже, – обиженно вставила я.

– …и у него-то работа закончилась, а у меня как шла, так и идет. То же самое я чувствовала, когда вы были маленькими и начинались выходные. Живешь лишь один раз. Я решила все поменять и в оставшиеся мне годы для разнообразия позаботиться о себе, а не о нем.

Я пошла к кассе расплатиться, снова и снова обдумывая ее слова и пытаясь, как феминистка, принять ее позицию. И тут мой взгляд привлек высокий представительный мужчина: волосы с проседью, кожаная куртка, в руке небольшая элегантная сумка. Он заглянул в кафе, постучал по часам и выразительно поднял брови. Я обернулась и увидела, что мама беззвучно произносит: «Секунду», – и с извиняющимся видом кивает в мою сторону.

Я не стала ей ничего говорить, просто попрощалась, но потом потихоньку вернулась и проследила за ней, чтобы убедиться в обоснованности своих догадок. Вскоре я обнаружила ее в парфюмерном отделе, в компании давешнего джентльмена. Она хватала с полок все духи подряд, прыскала ими на запястье и подносила руку к его носу, после чего заливалась кокетливым смехом.

Дома на автоответчике меня ждало сообщение от Джейми. Я сразу ему перезвонила и обо всем поведала.

– Ну ты даешь, Бридж, – он захлебывался от хохота. – Ты так одержима сексом, что, если бы увидела, как мама принимает облатку в церкви, решила бы, что она берет в рот член викария. Кстати, как насчет «валентинок»? Получила на этот раз что-нибудь?

– Да, представь себе, – злобно буркнула я. И тут он снова расхохотался, а потом сообщил, что ему пора, так как они с Беккой идут в парк заниматься тайцзи.

Воскресенье, 19 февраля

56,6 кг (оч. хор., но исключительно из-за нервов), алкоголь: 2 порц. (ну в воскресенье-то – святое дело), сигареты: 7, калории: 2100.

Позвонила маме. Рассказала, как застукала ее вчера после обеда под ручку с престарелым хлыщом.

– А, это ты о Джулиане, судя по всему, – прощебетала она.

Этими словами она выдала себя мгновенно. Упоминая о своих друзьях, мои родители никогда не называют их просто по имени. Они говорят «Юна Олконбери», «Одри Коулз», «Брайан Эндерби». «Доченька, помнишь Дэвида Рикеттса? Муж Антеи Рикеттс, она еще состоит в обществе «Спасательная шлюпка». С их стороны это своеобразное признание того факта, что, хотя мне сорок минут предстоит слушать про Брайана и Мейвис Эндерби, точно роднее их у меня с детства никого нет, я понятия не имею, кто они такие.

Мне сразу стало ясно, что Джулиан имеет мало отношения к «Спасательной шлюпке», да и жена, состоящая в каких-нибудь «шлюпках», у него тоже вряд ли обнаружится. Также мне стало ясно, что познакомилась мама с ним в Португалии, еще до разлада с папой, и что, скорее всего, никакой он не Джулиан, а Жулиу. И, чего уж там, этот самый Жулиу и есть причина этого самого разлада.

Я не стала скрывать своих подозрений. Мама начала все отрицать. Она даже выдала экспромтом довольно гладкую басню: дескать, «Джулиан» случайно толкнул ее в «Маркс энд Спенсер», когда она только что купила французское керамическое блюдо, оно разбилось, и он пригласил ее на чашечку кофе, с чего и началась их крепкая, но чисто платоническая дружба, в которой они заверяют друг друга исключительно в кафетериях универмагов.

Не могу понять, почему, когда кто-то кого-то бросает ради нового романа, ему кажется правильным делать вид, что никакого романа нет? Неужели тому, кого бросили и кто каждый вечер рыдает при виде стакана для зубных щеток, будет легче от осознания, что он просто надоел своей второй половине, а Омар Шариф в кожаном пиджаке появился на горизонте две недели спустя по чистой случайности? Точно так же в оправдание какого-нибудь поступка многие предпочитают наврать с три короба, даже если правда куда безболезненнее лжи.