Триш Доллер - Практически нормальная жизнь (ЛП)

– Мне жаль.

– Пэйдж… – Харпер резко выдыхает, словно на произнесение ее имени требуется больше усилий. Пэйдж оказывает такой эффект на людей. – Пэйдж Мэннинг в выпускном классе переспала чуть ли не с половиной нашего потока, включая твоего брата, пока ты был на службе, а шлюхой считают меня. Но хочешь услышать самую интересную часть?

Не хочу. И без того отвратительно себя чувствую. Харпер наклоняется вперед через стол; ее лицо буквально в сантиметрах от моего. Достаточно близко, чтобы различить россыпь веснушек у нее на щеках и носу. Достаточно близко, чтобы ее поцеловать. И если бы я знал, что не получу в глаз снова, я бы, вероятнее всего, поцеловал.

– Я ни с кем не спала. Никогда.

– Мне…

– Знаю. – Она откидывается на спинку диванчика, не прерывая зрительного контакта со мной. – Тебе жаль.

Когда официантка ставит наши тарелки на стол, Харпер отводит глаза. Молча ковыряюсь в своих картофельных оладьях, желая понять, как все исправить. Чарли бы знал. В Нью-Йорке он плел сахарные речи девчонкам, отчего те улыбались и смотрели на него зачарованно. Пусть я тоже получил свою долю, все равно мне не хватало его мастерства.

Я поднимаю взгляд; Чарли сидит рядом с Харпер, закинув руки на спинку сиденья, настолько близко, что я не пойму, почему она не чувствует этого, не видит его.

– По-крупному мы налажали, да, Соло? – спрашивает он.

Я молча наблюдаю, как Чарли протягивает руку – прям как в пехотной школе – и умыкает кусочек бекона с моей тарелки. Бекон не левитирует в воздухе. Сбоку от моего друга, Харпер с хрустом откусывает тост, не подозревая, что нас за столом уже трое.

– В смысле… – Он заталкивает целую полоску бекона в рот, медленно жует. – Я мертв, ты видишь то, чего на самом деле нет, и нам обоим некого в этом винить. 

– Мы должны были кому-нибудь рассказать про мальчишку, – говорю я.

Харпер смотрит на меня.

– Что?

Чарли поворачивает голову, глядя на нее. Я замечаю глубокую рану у него на шее – кожа разорвана, по краям запеклась коркой темная кровь.

Живот сводит; вилка, выпав из моей руки, звонко стукается о тарелку. Я подрываюсь с места в сторону туалета, едва успеваю добежать до кабинки, прежде чем у меня начинается рвота. В глазах жжет, из носа течет; я стою, держась руками за стены, чтобы не упасть, до тех пор, пока рвотные позывы не прекращаются. Во рту кисло; сердце бьется слишком быстро.

– Трэвис, ты в порядке? – Харпер заглядывает в мужской туалет, когда я умываюсь холодной водой.

На долю секунды ненавижу ее, ведь она увидела меня в таком жалком состоянии, только Харпер не виновата в том, что надо мной издевается собственный мозг. Нет, я не в порядке. Я схожу с ума, мать вашу.

– Мне пора домой.

– Да, конечно. – Она выглядит растерянно, и я ее понимаю. Сначала я подкатываю к ней в дешевом баре. Затем появляюсь перед ее домом посреди ночи. Сейчас же меня выворачивает наизнанку в уборной Вафельного Дома. – Я, эээ… – Харпер смотрит на мое отражение в зеркале. Мне не удается прочесть по выражению ее лица, о чем она думает. – Я позабочусь о счете.

– Я оплачу, – говорю, но за ней уже захлопывается дверь. Тем лучше, что Харпер меня не услышала. Бумажник я тоже забыл.  

По пути к моему дому мы не разговариваем. По крайней мере, пока она не паркует Лэнд Ровер у моего двора.

– Тебе уже лучше? – интересуется Харпер.

Я не могу сказать ей, как увидел Чарли; что там, в кафе, он со мной говорил. Какой морпех – да вообще любой человек – захочет признать, что у него мозги набекрень? Какая девушка захочет встречаться с таким парнем?

– Похоже. Спасибо.

Хотя, несмотря на мое странное поведение, между нами что-то изменилось. Словно она избавилась от мыслей, терзавших ее со времен школы. Думаю, Харпер больше не испытывает ко мне ненависти. Либо она считает меня убогим и жалеет – не идеально, но все же лучше, чем ненависть.

– Эй, Харпер, можно я задам тебе один вопрос?

– Валяй. – Она выглядит настороженно. Недоверчиво.

– Ты могла отвезти меня прямиком домой, но не отвезла, – говорю я. – Почему?

Харпер смотрит вперед через лобовое стекло, не оборачиваясь ко мне.

– Мне пора. Я на работу опоздаю.   

Я не допытываюсь, просто вылезаю из Ровера. Ее недоответа пока достаточно. 

– Еще увидимся, Харпер.

***

Когда захожу в дом, обнаруживаю маму в одиночестве за кухонным островком. Сжимая в ладонях чашку кофе, она устало улыбается мне, затем смотрит на часы.

– Ты до сих пор гуляешь?

– Вроде того.

Раньше мама сажала меня под домашний арест за ночные отлучки. Сейчас она даже не спрашивает, где я был. В ее глазах столько печали.

– Кофе?

От усталости у меня практически слипаются веки, но, думаю, я выдержу еще несколько минут бодрствования, чтобы составить маме компанию. Провожу рукой по лицу. Надо бы побриться.

– Конечно, спасибо.

Она тянется к шкафчику с кружками, и я замечаю, что у нее на пальцах нет колец. Они лежат в миске с мыльным раствором возле раковины. Странно. Мама снимает их, когда моет посуду, но всегда надевает обратно. Она наливает кофе в кружку с надписью "Мама Морпеха" и протягивает мне.

– Ты в порядке? – спрашиваю я.

Мама кивает, не поднимая головы, поэтому мне не видно ее лица. Когда она наконец-то смотрит вверх, замечаю слезы у нее в глазах. Черт. Эта ночь никогда не закончится. Мама промокает нос салфеткой.

– Твой папа вчера не пришел ночевать.

– Какого…? Почему? Где он?

– Я не знаю, – отвечает она. – Звонила ему на сотовый, но он не ответил.

Что-то неладно.

– Мам, что происходит?

– Он… мы не очень ладили в последний год. Не знаю, возможно, я сама во всем виновата.

Я подхожу к ней, обнимаю. Подобные проявления привязанности даются трудно – не только потому, что меня так долго не было дома. Я к этому не привык. Она падает мне на грудь, слова и рыдания вырываются наружу, словно плотину прорвало.

– Пока ты был в Афганистане, я немного… ну, я немного обезумела, – признается мама. – Ты не представляешь, как я за тебя боялась. Допоздна сидела в интернете, общалась с родителями других пехотинцев, гуглила твое имя, пытаясь убедиться, что ты жив. Каждый раз, видя новую статью о потерях среди войск США, я в ужасе ждала, что кто-нибудь позвонит в дверь и сообщит о твоей гибели. Затем они обнародовали имена, и я плакала с облегчением, не обнаружив в списке своего сына, потом плакала еще дольше, ведь чьи-то сыновья все равно умерли. Я с одержимостью следила за своим телефоном, чтобы он всегда был заряжен, проверяла его миллион раз в день, чтобы не пропустить твой звонок.