Фэй Уэлдон - Сердца и судьбы

Барбару спросили, не хочется ли ей отправиться вперед с мальчиками. «Нет! Нет! – закричала она, упираясь лбом в живот Нелл. – Они такие грубые. Не хочу!» Она начинала сама о себе заботиться, и получалось это у нее очень недурно.

Сидел там и Джон Лалли со своей женой Марджери. В конце-то концов он был ведущим художником «Леонардо», а в нынешние дни художнику следует быть на виду. (Хватит прятаться среди полей и писать подсолнухи в безвестности!) Марджери поверх платья куталась в лоскутную шаль – она сама ее сшила. Некоторые лоскутки были останками старого голубого в рубчик платья, которое так часто носила Эвелин, мать Хелен – в дело все пускай опять и нужды не будешь знать! Мы с вами, читатель, знаем про эти лоскутки. А больше никто не заметил. Даже Хелен. За маленьким Джулианом присматривала Синтия. Они покинули прекрасную квартиру и теперь жили в маленьком доме в Хемпстеде с садиком, где маленькому мальчику всегда были рады. О, Синтия тоже изменилась! Как она гордилась Клиффордом в тот странный реактивно смещенный день в Нью-Йорке! Ее родные объявились в огромном числе – она уже не могла ставить им в вину то далекое-далекое прошлое. И время доказало, до чего они были неправы: Отто, некогда смиренный подрядчик, дитя копенгагенских трущоб, все еще таинственный в своем достоинстве, но ныне богатый, всеми уважаемый, более чем равный им. Приятно оглядываться на свою жизнь и знать, что ты была права.

На Хелен, кстати, было платье из новой тяжелой шелковой ткани, придумать узор для которой снизошел Джон Лалли. Основой его были очень маленькие золотые львы и совсем крохотные беленькие агнцы, и агнцы не были пожираемы львами, но просто лежали с ними. Фасон платья многим был обязан Нелл – создание его пришлось на то время, когда Хелен места себе не находила из-за Клиффорда. В багажном отделении самолета находились восемь полотен Джона Лалли, предназначенные для выставки, устраиваемой «Леонардо» (нью-йоркским филиалом) – четыре ранние яростные беспросветные картины и четыре нынешние, более добрые. В целом, ранние его работы теперь попадали в галереи, более поздние – на частные стены.

Когда Нелл поднялась в самолет, Клиффорд улыбнулся ей обычной дружеской и совсем не похотливой улыбкой. Он знал, как привязана к ней Хелен. Он ничего против не имел. Хорошенькая, умная, веселая девочка. Вот только ее волосы… Знаете, иногда у меня возникают сомнения, уж не ошибаюсь ли я в своей готовности простить Анджи. Быть может, она была даже хуже, чем мне казалось, быть может, именно убегая от Анджи, Клиффорд спотыкался и падал в такое количество объятий, нанося травмы, навлекая страдания? Но ведь и это лишь означает, что Анджи была гранью Клиффорда: от кого мы бежим, как не от самих себя? Тем не менее представляется несомненным, что Клиффорд получил свободу стать самим собой, только когда она умерла, и это его подлинное «я» оказалось куда лучше, чем кому-нибудь могло пригрезиться. Какое-то проклятие было с него снято.

А кто еще, как не Артур Хокни, Сара и малютка Анджела, смуглая темноглазая крохотная красотка, сидели ближе к хвосту самолета? Они воспользовались возможностью слетать в Штаты бесплатно, чтобы провести Рождество с близкими Артура и похвастать своей новой дочуркой. В самолете оставалось много свободного места, и Клиффорд по просьбе Хелен был счастлив поделиться с ними. Раз эти люди – друзья Хелен, значит, они и его друзья. У Клиффорда возникло смутное, чуть неприятное воспоминание о какой-то давней встрече с Артуром, но он не стал копаться в памяти. Ким остался ждать хозяев в Приграничном питомнике, теперь, увы, перешедшем в другие руки. Бренда вышла за своего Неда, и, кстати, ее прыщи исчезли без следа. Правда, ее мать должна была, видимо, пожить у них, пока снова не станет на ноги.

А еще ближе к хвосту, собственно говоря, в самом последнем ряду – который Питер Пайпер всегда предпочитал всем остальным – сидели два представителя «Пайперовской охраны шедевров с ограниченной ответственностью»: Питер Пайпер лично и отец Маккромби. Их обоих очень смущало присутствие в самолете Артура Хокни.

– Его я не предусмотрел, – сказал Питер Пайпер. – Шесть футов четыре дюйма, если не выше. – Он закурил новую сигарету, держа ее в пальцах, которые дрожали даже больше, чем обычно. И не удивительно: события этого дня решали многое.

И вот, читатель, произошли следующие события. Едва самолет миновал половину пути, как отец Маккромби небрежно прошел по проходу в кабину пилота, и никому не пришло в голову остановить его или хотя бы удивиться, что ему там понадобилось, а когда он оттуда вышел, то вместе с пилотом, которого держал под прицелом пистолета. Пассажирам понадобилось время, чтобы разобраться в происходящем: слишком уж маловероятным оно казалось. Только Барбара среагировала молниеносно: она кинулась на колени к Хелен и спрятала лицо у нее на груди. Тут же в хвосте самолета возник Питер Пайпер, и он тоже целился из пистолета – мерзкого черного смертоубийственного на вид «люгера».

– Сидеть! – сказал он Артуру, который поднялся на ноги. Артур сел.

– Никто не управляет самолетом, – пожаловалась Марджери.

– Он на автопилоте, – сказал Артур. – Некоторое время это безопасно. Сохраняйте спокойствие.

– А ты заткнись, – сказал Питер Пайпер. Артур пожал плечами и заткнулся. Относиться к злодеям слишком серьезно не стоит. С другой стороны, их лучше не провоцировать, потому что они нервничают и случаются всякие крайне неприятные вещи. Кроме того, они обычно глупы, и оттого трудно предвидеть, как они поступят. Тут следует думать и взвешивать, а не исходить из логических предположений.

Затем пилота насильно усадили в кресло, которое освободила Барбара. Его не просто пристрелили, из чего следовало, что злодеи эти еще не самые отпетые. С ними можно было вступить в переговоры. Артур погладил Сару по колену и сказал «не бойся», но она, естественно, боялась. Питер Пайпер поручил себе присмотр за пассажирами, а отец Маккромби вернулся в кабину и взял курс на городок к северу от Нью-Йорка на самом берегу океана, где у него были друзья и полезные знакомства. Казалось, все происходит во сне. Никто не взвизгнул (даже Марджери), никто не завопил (даже Джон Лалли). Они словно перешли из жизни в кинофильм, сами того не заметив. Заговорил Питер Пайпер.

Это не похищение, объяснил он. И даже не ради выкупа. Это всего лишь вооруженный грабеж: ему нужны картины Джона Лалли. И он их заберет.

Клиффорд засмеялся.

– Могу только, – сказал он, – выразить надежду, что у вас есть на примете новый рынок сбыта, и вы не рассчитываете на уже действующую сеть. Покупатели краденых картин берут только Старых Мастеров, французскую школу и иногда прерафаэлитов. Что-нибудь постсюрреалистичное? А, бросьте! Современная английская живопись? Вы шутите! Даже тем, кто занимается кражей предметов искусства, следует хоть что-нибудь знать об искусстве! Как, вы сказали, вас зовут?