Тысяча разбитых осколков - Тилли Коул

«Я тоже хочу свою Руну». Папа пристально посмотрел на Иду, что вызвало у меня взрыв смеха.

«Почему ему нужна дополнительная помощь?» — спросил мой папа. Так я им и сказал. я говорил им, почему Сил был там. Я сохранил большую часть его истории в тайне из уважения к нему. Но я был уверен, что когда-нибудь они с ним встретятся. Они тоже будут ему поддержкой. Для этого им нужно было знать все.

«Благослови этого мальчика», — прошептала мама с грустью в голосе. Папа протянул руку и взял меня за руку. Молча поддержал.

«Он сильный и такой храбрый. Такой добрый, терпеливый и любит меня больше жизни», — сказал я.

Ида положила голову мне на плечо. «Ему просто нужно больше времени».

Я кивнул. «Ему больно, но я знаю, что он справится».

Моя семья ела вместе, и мы смеялись. Когда еда была закончена, я вошел в цветущую рощу и ахнул. Каждый год был одинаковым, но каждый год превращал маленькую уединенную рощу в совершенно новый гобелен. Белые и розовые лепестки были в полном расцвете. А под всем этим так же ярко сияло белое мраморное надгробие. Добравшись до могилы Поппи, я улыбнулась, увидев приклеенную скотчем фотографию меня и Руне в Киото.

Я села, позволяя теплому ветерку танцевать вокруг моих волос. Я вздохнула, затем с непоколебимым сомнением сказала: «Поппи… я еду в Гарвард».

Выздоровление

Сил

Массачусетс

Конец лета

НЕДЕЛИ ЗА БЕСКОНЕЧНЫМИ НЕДЕЛЯМИ ПРИВЕДИЛИ МЕНЯ К ЭТОМУ. Я НАКОНЕЦ ДОМА. Я положил руку на дверь спальни Киллиана. Я закрыл глаза и глубоко вздохнул. Вся терапия, все однодневные сеансы с Лео, Мией и многими психологами, которые помогали мне в процессе исцеления… они привели меня сюда. Непоколебимая поддержка и еженедельные визиты моих мамы и папы, единственный час, который мне давался на разговор с Саванной каждую неделю, привели меня в это новое место покоя.

Теперь я был сильнее. Я вздохнул легче. Я выпрямился. Я не злился и, самое главное, понимал. Я понял Киллиана так, как никогда раньше. Я понимал его тяжелую депрессию. Я понял, почему он не мог со мной поговорить. Было сложно, но я понял.

Он был моим старшим братом. И я скучал по нему. Всегда буду скучать по нему. Но мне тоже пришлось двигаться дальше.

Я глубоко вздохнул, взялся за ручку, повернул ее и вошел в его комнату. Солнце светило в окно, выходящее на юг. Его кровать была заправлена; каждый дюйм его мебели был чистым. Моя мама держала это в порядке. Я вдохнула воздух комнаты и все еще чувствовала его здесь. У него было был таким ярким и живым, когда был здесь. Он как будто оставил свой отпечаток в этой комнате.

На всех нас, кто любил его больше всего.

Стены его спальни были храмом хоккея. Я провел пальцами по его футболке с автографом «Брюинз», обрамленной и защищенной стеклом. Затем я остановился у его гарвардской футболки. Тот, который он получил при своем первом старте на первом курсе. Я был на той игре. Я помню, как улыбался так широко, что у меня заболели щеки.

Затем я успокоился, увидев стену, полную наших с ним фотографий. Несколько месяцев назад это бы меня выпотрошило. Мне все еще было грустно, глядя на эти фотографии. Мы оба счастливы, в наших широких улыбках обещано прекрасное будущее. Но больше всего мое внимание привлек старый и потертый билет «Брюинз», прикрепленный к его пробковой доске.

Тот самый, который соответствовал билету, на котором он написал мне прощание.

Мой желудок сжался. Я разорвал его. Мне так надоело грустить, и в момент гнева я разорвал его и оставил в Японии.

Больше всего на свете мне хотелось иметь этот билет сейчас. Месяцы терапии облегчили все то плохое, что я видел в смерти Киллиана. Видя, как он разбился, держа его в своих объятиях… Я глубоко вздохнула, когда мое тело пробежала дрожь, воспоминания о той ночи все еще были тяжелыми. Я всегда так думал.

Но терапия помогла мне переосмыслить ситуацию. Заставил меня увидеть, что мне выпала честь быть рядом с ним в конце. Я был там с ним, когда он умер. Я держал его после этого, пока его душа двигалась дальше. И этот билет… этот билет был счастливым воспоминанием, которое так много значило для нас, и теперь оно стало еще более особенным благодаря его рукописному прощанию. Этот билет тоже был частью его самого. Тот, о котором я глубоко сожалел, оставив позади.

В конце концов, я был рад, что был рядом с ним, когда он покидал эту Землю. Я любила его настолько, что хотела, чтобы в конце он был рядом со мной. Брат, который любил его больше жизни, был рядом с ним, когда смерть забрала его. Я подумал, что было бы лучше, если бы вы проходили мимо в компании.

Я придерживался этой мысли, когда образ той ночи пытался уничтожить меня. Я отвернулся от этой стены, гордый тем, что встретил приход здесь, когда я остановился. К стене была прислонена палка, которую я разбил несколько месяцев назад, когда мама и папа сказали мне, что я отправляюсь в скорбное путешествие. Только теперь клюшка, снова обернутая цветами «Брюинз» — клюшка Киллиана — была починена и блестела на солнце.

Я протянул руку, чтобы прикоснуться к нему, осторожно взяв его в руку. Я мог видеть, где были трещины. Но так же, как тарелка, которую Айка заставила нас разбить в Японии, а затем отремонтировать, впоследствии она стала еще более особенной. Там говорилось об исцелении и прощении.

Там говорилось обо мне и Силле.

— Я нашел его у пруда. Я удивлённо вскинул голову. Мой отец стоял в дверях, мама шла следом. Они так волновались за меня. Но в эти дни они стали светлее и лучше меня видели. Я не мог представить, через какую боль им пришлось пройти.

Папа шагнул дальше в комнату. Его глаза блестели, когда он смотрел на стены. Мама пустила слезы. Раньше я верил, что эта комната проклята. Испорченный. Но быть здесь снова сейчас… это все было Киллианом. Он был наполнен братом, которого я скучал. Бояться было нечего. Это было... такое ощущение, будто я вернулся домой.

Папа сунул руки в карманы. Он только что вернулся с работы, все еще одетый в полицейскую форму. «Я отремонтировал его». Он застенчиво взглянул на меня. —