Адель Паркс - Мужей много не бывает

— Сейчас поставлю чайник. — Если ему от меня больше ничего не надо, напою его чаем.

— Ну ладно. Я пью очень…

— Сладкий. Я знаю. — Я улыбаюсь, решив, что, похоже, обнаружить Генрика в собственной кухне вовсе не так ужасно, как мне показалось вначале. Совершенно пустая кухня была бы еще худшим вариантом.

Сегодня мне никто не звонил. Я не получила ни одного электронного письма. Вся утренняя почта состояла из адресованного Оскару рекламного проспекта. Конечно, я надеялась на пространные прочувствованные письма от Беллы и Стиви, с извинениями и мольбами о продолжении отношений. То же самое можно сказать и о телефонных звонках. Но в то же время ни писем, ни звонков я не ждала. Хорошо было бы получить весточку от родных или хотя бы электронное письмо от какой-нибудь женской организации. Ничего. Судьба напоминает мне, как я была одинока до встречи с Беллой и Стиви. Видите, какая она сука.

Усадив Эдди перед телевизором, я кладу на гриль пару толстых сосисок. Я понимаю, что если не поужинаю с Эдди, то мне придется потом есть в одиночку, но я не могу выдать этого Генрику, поэтому готовлю сосиски только на сына.

— Понравилось в Вегасе? — спрашивает Генрик.

— Да не особенно. — Не вижу смысла во вранье.

— Поссорилась со своим парнем?

— Как ты узнал?

— Ты поколебалась, прежде чем начать жарить сосиски. Из этого можно сделать вывод, что сегодня тебе не предстоит романтический ужин на двоих. Кроме того, в последнее время ты слушаешь одни медленные, грустные записи. Это наводит на мысль, что у тебя любовная драма. Я включил твое радио. Оно настроено на «Сердце-FM». Компакт-диски, сложенные рядом со стереосистемой: Дайдо, Элла Фицджеральд, Селин Дион.

— Ничего себе. Да ты настоящий Шерлок Холмс. — Не знаю, что и делать: то ли обижаться на вторжение в личную жизнь, то ли удивляться его проницательности, то ли радоваться, что хоть кто-то проявил ко мне интерес.

— Хочешь об этом поговорить?

Оказывается, хочу. Пока я со всеми печальными подробностями рассказываю ему историю своих отношений со Стиви, мы выпиваем два чайника чая и четыре бутылки пива. Генрик в основном молчит, изредка — и только когда это абсолютно необходимо — прерывая меня словами: «Христос страдающий!» или «Иисус распятый!» — когда я, например, говорю, что мой мужчина женат или что у моей лучшей подруги два мужа.

— Так почему она вышла замуж за старого дядю, будучи замужем за твоим парнем? — спрашивает Большой Эйч. Несмотря на то что вопрос был задан серьезно, я улыбаюсь. «Старый дядя», Филип, моложе Генрика как минимум лет на десять.

— Я не знаю. Не думаю, что она сама это знает. Филип сделал предложение. Кто думал, что она его примет? С ее-то талантом к увиливанию. Она говорит, что любит его.

— Может, она и правда его любит.

— Я думаю, она любит Стиви.

— Ничего не понимаю. Она же его бросила.

— В то время бросила. Тогда им нелегко жилось. Они были молоды, и у них не было денег.

— Многие молоды, у многих нет денег — но они не расстаются. Возможно, между ними возникло влечение, но не любовь.

От души надеюсь, что Генрик не примется рассуждать о сексе. У меня и без того был трудный день.

— Общие воспоминания — это, конечно, штука хорошая, но, может быть, они друг другу просто не подходили. И они об этом знают, — добавляет он.

— Да, Белла предпочитает бросать то, что ее не устраивает, и уходить. Места работы, квартиры, друзей. Но я не ожидала, что ее кочевой образ жизни распространяется и на мужей.

— Ты это не одобряешь?

— Естественно, не одобряю.

— Ты ей завидуешь? — спрашивает Большой Эйч, отхлебывая из бутылки.

— Завидую, можешь не сомневаться, — улыбаюсь я. — В отличие от Беллы я лишена способности сказать: «С меня хватит», все бросить и начать с начала. Зато она не способна заниматься чем-нибудь одним дольше пяти минут.

— Судя по твоему описанию, она не очень-то приятный человек.

— Да? Нет, ничего подобного. Хотелось бы мне, чтобы так было. Но она — достойная соперница в борьбе за привязанность Стиви.

— Ты этим занимаешься, да? Борешься за его привязанность?

Я решаю не отвечать на этот вопрос. Он слишком прямой. Вместо этого я продолжаю описывать Беллу:

— Она интересная, умная, красивая. Когда она говорит с тобой, ты чувствуешь, будто тебя отличили, выделили из толпы, возвысили над другими.

— А этот Стиви — как ты чувствовала себя, когда он был рядом?

Я минуту раздумываю над вопросом. Стоит ли объяснять Генрику, что со Стиви я чувствовала себя живой и полной жизни, любимой и ценимой, или я должна сказать, что я чувствовала себя нормальной и уверенной в себе и собственном будущем?

В конце концов я говорю:

— Счастливой. С ним я чувствовала себя счастливой.

— Значит, ты думаешь, что ничего уже нельзя исправить? — спрашивает Большой Эйч.

Я грустно смотрю на него. Когда дело касается эмоций, все очень смутно, неуловимо, эфемерно. Такую сложную и запутанную ситуацию, как у меня, невозможно исправить, как сломанный замок или потекший кран. Трещины бывают такие большие, что их не заклеишь обоями. Генрик продолжает допрос:

— Белла или парень пытались с тобой связаться?

— Поначалу Белла мне много звонила. Каждый раз, когда на телефоне определялся ее номер, я дожидалась, когда включится автоответчик. Я не прослушивала ее сообщения, а сразу стирала. Ей нечего мне сказать. А Стиви попытался только один раз. Он написал письмо.

— Что в нем было?

— Не знаю. Я выбросила его в мусорную корзину, не распечатывая. Хотела написать на конверте «Вернуть отправителю» и отослать обратно, но сдержалась. Мне было не до шуток.

— Почему ты его не прочла?

— А зачем? Все, что мне нужно знать, я и так узнала: он попытался связаться со мной только один раз — значит, ему все равно.

К тому же это письмо могло ослабить меня. Меня могли тронуть его извинения и мольбы, и я могла не устоять. А устоять я должна.

— Ты крепкий орешек, — говорит Генрик.

Неужели? Удивительно. А я боялась, что я полная тряпка. По крайней мере, Стиви с Беллой меня точно за идиотку держали.

— Тебе надо поговорить с ним.

— Ни за что на свете! — решительно заявляю я.

— Не с парнем. С дядей. Тебе надо поговорить с Филипом.

— Генрик, только не говори, что мне надо попробовать сойтись с Филипом. Реальная жизнь — это не телесериал. Он прекрасный человек, но я его не люблю. К сожалению, я люблю…

— Ты любишь Стиви, — говорит Генрик. — Я знаю. — Он спокойно отвечает на мой взгляд внимательным взглядом своих мудрых глаз. От этого поляка, одетого в рубашку из грубой ткани, пахнет штукатуркой, но он видит дальше и глубже какого-нибудь поэта-романтика девятнадцатого столетия. Жаль, что я не знаю больше мужчин, похожих на Генрика. Таких же, но только лет тридцати и без усов.