Ким Эдвардс - Дочь хранителя тайны

– Это верно, – ответила она. – Деньги для Фебы. Но мы с тобой ее воспитали. И раз она обеспечена, мы можем вздохнуть свободнее. Мы много работали, Ал. Пора бы и на покой.

– Что ты имеешь в виду? Ты хочешь, чтобы Феба переехала?

– Сам знаешь – я этого совсем не хочу. Феба хочет. Они с Робертом сейчас внизу. – Каролина чуть улыбнулась, вспомнив букет роз, который оставила на шкафчике рядом с горкой наполовину очищенной моркови. – Они вместе ездили в магазин. На автобусе. И купили мне цветы, потому что сегодня суббота. Вот я и не знаю, Ал. Кто я такая, чтобы решать? Может, они действительно как-нибудь справятся вместе.

Он задумался, а она смотрела на него, отмечая седину, морщины, запавшие глаза. Как, по сути, хрупка их жизнь! Долгие годы она старалась все предусмотреть, всех защитить, а между тем вот перед ней Ал, постаревший, со сломанной ногой, – а разве она могла такое представить?

– Завтра будет мясо в горшочках, – сказала она, называя его любимое блюдо. – А сегодня я закажу пиццу, согласен?

– Пицца так пицца, – отозвался Ал. – Только чтоб из того кафе в Брэддоке.

Каролина погладила его по плечу и пошла вниз, звонить в кафе. На площадке задержалась, прислушиваясь к происходящему на кухне. Тихие голоса Фебы и Роберта перемежались взрывами смеха. Да, мир огромен, непредсказуем, а временами – страшен. Но сейчас ее дочь смеется на кухне со своим любимым, муж дремлет, опустив книгу на колени, и ей не надо готовить ужин. Каролина вздохнула полной грудью. В воздухе витал отдаленный аромат роз – чистый и свежий, как снег.

1989

1 июля 1989

Студию над гаражом со встроенной темной комнатой не открывали уже семь лет, с тех пор как уехал Дэвид, но теперь, когда дом выставили на продажу, Норе пришлось на это решиться. Работы Дэвида снова пользовались успехом и стоили немалых денег. Завтра эксперты должны осмотреть коллекцию, поэтому Нора с раннего утра сидела на крашеном полу, специальным резаком вскрывала коробки и доставала оттуда папки с фотографиями, негативами, записями. Она твердо настроилась не поддаваться чувствам и проявить безжалостность в выборе. Это не должно было занять много времени: Дэвид с его педантичностью всегда все аккуратно подписывал и раскладывал. Один день, полагала Нора, больше ей не понадобится.

Она не учла силы воспоминаний, притягательного зова прошлого. Уже перевалило за полдень, жара нарастала, а она успела просмотреть всего один ящик. На окне жужжал вентилятор, она была вся в испарине, глянцевые фотографии липли к пальцам. Годы ее юности, такие близкие и непостижимо далекие. Вот она сама, в шарфе, искусно завязанном на тщательно уложенных волосах, рядом Бри в гигантских серьгах и длинной юбке с лоскутным рисунком. А вот одна из редких фотографий Дэвида, серьезного, с короткой стрижкой и совсем маленьким Полом на руках. Воспоминания набегали, теснились, заполняли комнату: запах сирени, озона и младенческой кожи Пола; прикосновение Дэвида, его покашливание; солнечные узоры на дощатом полу в какой-то давно забытый день. Почему мы жили именно так, а не иначе? – думала Нора. Почему на снимках совсем не та женщина, какой она себя помнит? Если приглядеться, ее можно увидеть, ту Нору, с отчуждением и тоской во взгляде, вечно устремленном за пределы снимка. Но чужой человек ничего не заметил бы, да и Пол тоже. По одним только фотографиям никто бы не заподозрил, какие тайны она носила в своем сердце.

Под потолком закружила оса. Каждый год упорные насекомые возвращались и устраивали гнездо под карнизом, но, с тех пор как сын вырос, Нора перестала из-за них беспокоиться. Она встала, потянулась к холодильнику, где Дэвид в свое время держал химикаты и тонкие пакетики с пленкой, достала кока-колу и выпила, глядя в окно на дикие ирисы и заросли хмеля на заднем дворе. Нора всегда хотела сделать что-нибудь с садом, помимо развешивания птичьих кормушек на ветках хмеля, но за многие годы так и не собралась, а теперь уже никогда не соберется. Через два месяца она выйдет замуж за Фредерика и уедет отсюда навсегда.

Его перевели во Францию. Дважды перевод срывался, и они начинали поговаривать о том, чтобы съехаться и жить в Лексингтоне. Продать свои дома и обзавестись новым, с иголочки, жильем. Но то были праздные разговоры, они любили вести их за ужином или лежа рядом в темноте, поставив бокалы с вином на прикроватные столики и глядя на бледный диск луны, висящий в окне над деревьями. Лексингтон, Франция, Тайвань – какая разница? С Фредериком Нора открыла новую страну, свою собственную. Иногда ночами она лежала без сна, прислушиваясь к его ровному дыханию, полная абсолютного умиротворения. Ей было больно сознавать, как далеко они с Дэвидом ушли от любви. А виноваты оба. После смерти Фебы она так замкнулась и так страшно боялась всего на свете. Но те годы канули в небытие, уплыли, не оставив ничего, кроме воспоминаний.

Франция так Франция. Узнав, что новое место расположено совсем недалеко от Парижа, Нора обрадовалась. Они уже сняли в Шатенеф небольшой коттедж на берегу реки. В этот самый момент Фредерик находился там, устанавливал оранжерею для своих орхидей. Нора то и дело уносилась мыслями к патио, выложенному гладкими красными плитками, к легкому речному ветерку, играющему ветвями березки у самой двери коттеджа. Представляла, как Фредерик сколачивает рамы и солнечный свет падает на его руки и плечи. До железнодорожной станции рукой подать, и через два часа можно оказаться в Париже, а можно отправиться в деревню за свежим сыром, хлебом, вином в темных, тускло мерцающих бутылках. Можно жарить мясо и смотреть на медленное течение реки прямо за низкой оградой. Вечерами они с Фредериком потягивали вино в патио, разговаривали и наслаждались лимонным ароматом раскрывающихся вьюнков. Такие простые, простые удовольствия. Такое счастье. Нора взглянула на коробки с фотографиями, и ей захотелось взять себя, ту, молодую, за плечи, осторожно потрясти и сказать: «Держись, не сдавайся. В конце концов все образуется».

Она допила кока-колу и вернулась к работе: отставила коробку, на которой застряла, и открыла другую. Там лежали аккуратно разобранные по годам папки. В первой находились снимки неизвестных младенцев – в колясках, на газонах, на крылечках, в теплых объятиях матерей. Все фотографии были размером восемь на десять дюймов, глянцевые, черно-белые, и даже Нора фазу поняла, что это ранние эксперименты Дэвида со светом. Эксперты останутся довольны. Где-то изображение настолько темное, что фигуры едва можно различить, а что-то размыто почти до полной белизны. Похоже, Дэвид проверял возможности своего фотоаппарата, снимая одно и то же с разным фокусом, диафрагмой, освещенностью. Вторая папка, третья, четвертая: то же самое. Фотографии девочек, уже не младенцев, а двух, трех, четырех лет. В церкви, в пасхальных платьях; в парке; с мороженым; возле школы на переменке, кучкой. Девочки танцующие, играющие в мяч, смеющиеся, плачущие. Нора нахмурилась и стала перебирать фотографии быстрее. Она не видела здесь ни одного знакомого ребенка. Снимки были тщательно отсортированы по возрасту, и к концу пачки шли уже не девочки, но девушки – гуляющие, совершающие покупки, разговаривающие друг с другом. Самая последняя, юная женщина, сидела в библиотеке, подперев рукой подбородок и устремив в окно рассеянный, хорошо знакомый Норе взгляд.