Владимир Гой - Лживый роман (сборник)

Ознакомительный фрагмент

Дух старого города

В каждом городе живет его Дух, который каждые полвека вселяется в кого-то из людей. Это проявляется в жизни всего города независимо от того, хотели этого сами горожане или нет. Он наблюдает за окружающим его миром людей и вносит в их жизнь свои коррективы, а они поклоняются ему. Бывали случаи, когда он вселялся в безнадежного пьяницу и целыми днями, набравшись хмельного, спал под кустом в городском парке. Вместе с ним в таком же состоянии жил весь город – в полной прострации, не понимая, что происходит. Если он вселялся в дорогую проститутку, то всем своим видом город показывал, насколько он красив и неприступен с виду, а на самом деле за деньги с ним можно было творить все, что хочешь. Конечно, случалось, что он попадал и в неодушевленные предметы, в одной стране не так давно он оказался в мумии, и весь город ходил к нему на поклон в мавзолей.

В Риге этот Дух, к счастью, жил в уличном музыканте. С виду он был похож на цыгана, по паспорту – латыш, а на самом деле он считал себя русским с еврейскими корнями.

И все это вместе взятое очень сказывалось на состоянии города, здесь было вроде не очень плохо и не очень хорошо. Народ был талантлив, очень любил петь, плясать, много и умно говорить, воровать и не очень любил работать, но создавал впечатляющую видимость бурной деятельности.

Дух в обличье цыгана с русским именем Вася сидел на складном стульчике напротив центрального отделения шведского банка и наигрывал одну и ту же мелодию по сто раз в день, задавая себе ритм прикрученной к ступне пустой банкой из-под кока-колы с сухими горошинами внутри. В начале его трудовой деятельности банкиры пытались от него откупиться и давали ему по десять латов, чтобы он убрался восвояси. Но он был настырным мужичком и приходил туда каждый день, как за зарплатой. Вскоре ему перестали выносить эту достаточно для него серьезную доплату за плохую музыку (сам-то он все еще считал себя виртуозом), и он, попотев над нотами, разучил еще с десяток мелодий. Но банк оказался глух к его потугам, зато народ стал давать больше. Даже Фарбус, чуткое ухо которого не терпело фальши в искусстве, кинул ему в банку монетку, признавая отсутствие у него природного таланта, но уважая присутствие настойчивости.

Покупая в магазине буханку белого хлеба и полкило дорогих шоколадных конфет к чаю, Василий выложил почти все собранные за день деньги, и только одна монетка провалилась в дырочку в кармане и осталась в подкладке, уютно разместившись между крошками хлеба и табака. С этого дня у Василия все изменилось – его пальцы бегали по клавишам, как чумные, руки без устали растягивали меха аккордеона. Василий начал уже играть не просто за деньги, ему это нравилось. И перед сном он любовно протирал свой инструмент и укладывал его на ночь в черный футляр, обитый изнутри красным бархатом.

Поднявшись часов в шесть, он шел в ванную и приводил себя в порядок, тщательно брился, начал пользоваться недорогим одеколоном и однажды даже попробовал крем от морщин, которые в его пятьдесят четыре года стали все глубже врезаться в лицо.

Поздним утром, когда он подходил к своему излюбленному месту возле банка, там иногда уже стояли поклонники его игры в надежде услышать что-то новенькое. И чаще всего он оправдывал их ожидания. Когда наступала пауза, он доставал из кармана пачку папирос «Беломорканал» (ему их привозила контрабандой знакомая проводница с поезда Рига – Москва) и закуривал, выпуская терпкий дым этих еще советских папирос. Изредка он перекидывался фразами с прохожими, которые уже были ему знакомы, делал глубокие затяжки, а сам одной рукой держался за монетку в подкладке, еще не осознавая, отчего с ним произошли такие перемены, потом гасил подошвой «бенчик», закрывал глаза и начинал играть.

Как-то после работы он зашел в магазин, и ему не хватило буквально несколько сантимов, чтобы рассчитаться за хлеб. Василий нащупал в подкладке кругляшок, с трудом выковырял его оттуда через узкую дырку в кармане, протянул продавщице: «Вот, пожалуйста!» и получил еще несколько монет сдачи.

На следующий день он спал как никогда долго. Еле поднявшись, он пошел в ванную, почистил зубы и собрался уже побриться. Но, немного поразмыслив, положил бритву на место, пошел и опять завалился в постель. Что-то ушло изнутри, играть больше не хотелось, только валяться, накрывшись до подбородка одеялом, и мечтать.

Он вспомнил свою первую далекую любовь Лариску Воронцову, в уме стали складываться цифры, оказалось, что прошло уже сорок лет. Он представил ее себе толстой теткой, торгующей на базаре рыбой или овощами. Потом подумал о себе: «Тоже не инженер и даже не депутат городской думы». К середине дня он поднялся и решил прогуляться по базару. «Вдруг на самом деле увижу ее там?» – сама собой появилась невероятная мысль.

Рынки бывают разные: восточные, бывший Черкизовский в Москве, Луковый в Париже, берлинская барахолка и сотни, сотни других, раскиданных по нашей планете. Но есть один особенный – это Рижский.

Ни один не сравнится его бойкой, веселой торговлей осенью, когда привозят астраханские арбузы, сладкие как мед узбекские дыни, еще не опрысканные европейскими ядохимикатами, персики, абрикосы, сливы и десятки видов яблок, от кислых и крепких, как камень, до сладких и тающих во рту. Тут не увидишь спекулянта-поляка, зато польских яблок, выдаваемых за местные, хоть пруд пруди. Здесь не бывает бытового национализма, с тобой будут говорить на любом доступном языке, лишь бы ты купил. И мысленно плевать тебе вслед, если ты прошел мимо.

Вот вечно пьяные торговки морковкой и картошкой, с опухшими поутру лицами, на которых еще остался отпечаток былой красоты. Жизнь привела их сюда, а не на виллу у теплого моря, где бы они могли, может, еще до сих пор трогать чьи-то сердца.

Кинза, укроп, сельдерей, тимьян и разные другие свежие травы благоухают на прилавках, вызывая своими ароматами бешеный аппетит. Но тут только начало базара, неискушенный человек поразится этому театру местных и приезжих торговцев. Самое интересное начинается, когда он попадает в рыбный павильон.

Здесь в каменных бассейнах плещется живая рыба – от маленьких осетров до простых озерных карасей и карпов. Нереальные ярко-розовые норвежские лососи как доказательство современных пищевых технологий раскинуты по всем прилавкам, рядом с ними у торговцев лежат блеклые разделанные туши редких диких балтийских, не сравнимых по вкусу и качеству.

Филе щук просто настоятельно и призывно к себе манит, чтобы из него в этот же вечер приготовить котлеты. Копченая скумбрия с чесноком, истекая жиром, заставляет проглотить слюну, представляя ее рядом с пенной кружкой пива. Селедочка под разными маринадами и рассолами требует нарезать ее кусочками, положить на ломоть черного хлеба, а сверху обсыпать луком и отправить в рот. Разноцветная икра, от красной канадской, кижучьей камчатской до совсем свежей балтийской манит к себе своим праздничным видом.