Мария Лебедева - Туфельки от «Ле Монти»

В один из выходных дней февраля из командировки вернулся Петр, и Никита, взяв с собой Макса, чтобы тот не скучал в одиночестве, отправился навестить друга, которого не видел так давно. Когда Петруха выставил на стол бутылку их любимой «Лимонной», Никита растерялся: он совсем забыл о том, что друзей не встречают «на сухую», и приехал по привычке на машине.

— Оно и к лучшему, — обрадовался Петр, — заночуешь у меня. Ну что, блохастик, — обратился он к Максу, — остаешься?

Тот весело запрыгал, решив, что ему предложили гулять.

— Да понимаешь... — замялся Никита, — сигнализация что-то барахлит, Федя обещал только через неделю посмотреть.

Федя был их одноклассником, они вместе играли когда-то в футбол в сборной района. Теперь он работал главным механиком в «Автосервисе» и держал всех клиентов в черном теле, не разделяя на приятелей и незнакомых — это был Федин принцип, которым он гордился.

— Да ты под окна подгони, — предложил Петр, — смотри, сколько машин стоит, — и ничего. Уж одну-то ночь как-нибудь...

Никита так и сделал. Хотя квартира Петрухи была на шестом этаже и, если что, Никита, спустившись на лифте и обежав дом, не успел бы увидеть даже света от задних фар своей машины, все равно было как-то спокойнее от сознания, что вот она, под окнами, выгляни только — и увидишь.

Друзьям было что порассказать и послушать, сидели они долго, «Лимонную» сменил пятизвездочный армянский коньяк, потом выходили с Максом на прогулку, Никита проверил, хорошо ли закрыты дверцы машины. Вернувшись, они завалились спать.

Наутро слегка побаливала голова, и Петр предложил опохмелиться аспиринчиком. Запивая аспирин водой, Никита машинально посмотрел в окно, и его вдруг как током дернуло: машины не было.

Никита застыл со стаканом в руке, сердце забилось часто и неровно. Подскочил Петр, с громким криком потрясая кулаками, словно грозил кому-то в окно. Петра грызло чувство вины, что это он упросил друга оставить машину без сигнализации на волю случая, хотя разумнее всего было бы отвезти ее в гараж и приехать уже своим ходом. И вот, пожалуйста, расплата за их легкомыслие.

— Ты что, Петруха, ничего не понимаешь? — угрюмо спросил Никита.

— В каком смысле? — насторожился тот. — Чего не понимаю?

— Не понимаешь, чья это работа? — продолжал настаивать Никита.

— Ты думаешь, это... она? — дошло наконец до Петра.

— Не думаю, — ответил Никита, — а уверен на сто процентов. В нашем последнем разговоре она мне даже на что-то в этом роде намекала.

Накануне в ночной беседе Никита выложил Петру все, что случилось в его отсутствие, со всеми подробностями и в хронологическом порядке. И как это чудовище приходило с двумя гориллами и пыталось устроить тут театр одного актера, а он это чудовище ловко вышвырнул за дверь, и как эта мегера возвращалась за курткой и обрывала звонок у двери, и даже то, как он хотел убить ее, но, к сожалению, не убил.

— Не хватало еще, чтобы ты за этакую дрянь срок мотал, — волновался Петруха. — Дал бы ей раза, смазал бы по уху для острастки — и хорош.

— Да понимаешь, старик, — сказал Никита, — в том-то весь и кошмар, что, если б я смазал, то не смог бы уже остановиться, я бы обязательно прикончил ее. — И, как бы сам удивляясь своим словам, доверительно проговорил: — Не поверишь, в первый раз со мной такое... сам себя испугался.

Когда же Никита рассказал другу о разгроме квартиры, Петруха вскочил со стула, словно не в силах был переварить эту новость сидя, и нервно забегал по кухне, восклицая:

— Ни фига себе! Ну и ну! Вот сука!

— Помнишь наш разговор с тобой год назад? — остановил его Никита. — Ну, насчет развода? Я же тебе тогда еще сказал, что она сдвинутая и никакой развод не поможет.

Он пригорюнился и, подперев рукой подбородок, обреченно смотрел на Петра.

— Денег ей, что ли, дать? — задумчиво произнес он. — Может, ей жить не на что и оттого она так бесится? А? Как думаешь, Петруха?

— Ага. В валюте. Крупными купюрами. Ты что, сбрендил? — Петр постучал себя по лбу, затем по столу. — Ты только положи этой паскуде палец в рот, она всю руку оттяпает!

Никита встряхнулся, словно сбрасывая дрему, и бодро проговорил:

— Да, твоя правда, старик. Что это на меня нашло, не понимаю... дурь какая-то. — И, заглядывая другу в глаза, так же, как год назад, с отчаянием спросил: — Но что же мне делать, Петруха? Что?

Разрешить эту ситуацию оказалось настолько сложно, что Петруха сбегал в комнату и принес «заначку» — бутылку армянского коньяка. После нескольких рюмок друзьям пригрезилось, что они вот-вот найдут выход из положения, потому как безвыходных ситуаций не бывает, а разгром квартиры... что ж, это еще не самое страшное в жизни.

Петруха как-то притих, задумался, прикидывая так и этак, и наконец воскликнул:

— Эврика!

Никита с надеждой уставился на друга.

— Ее надо шантажировать! — радостно и громко кричал Петр. — С волками жить — по-волчьи выть!

— Погоди, погоди про волков, — остановил Никита. — Скажи толком: что ты имеешь в виду?

— Я тебе принцип нашел, — возбужденно, в упоении от собственного открытия, голосил друг. — Принцип, понимаешь? Таких сук нужно только шантажировать, иначе ее не остановишь.

— И как же мы будем ее шантажировать? — засомневался Никита. — То есть я хотел сказать — чем?

Петруха даже слегка рассердился на друга за непонятливость.

— Да это мы потом в деталях обсудим, но основной-то принцип — верный?

— Принцип-то, может, и верный, — согласился Никита. — Но ты же ее не принципом собираешься шантажировать.

И когда они стали перебирать, из чего в основном складывается жизнь любого человека — семья, дети, друзья, работа, собственность, деньги, — то поняли, что эта женщина абсолютна неуязвима для них. Никита практически не знал ее прошлого, не знал адреса родителей в Новосибирске, не видел никого из ее родственников даже на фотографии, детей у нее не было, денег и работы, скорее всего, тоже.

Но Петр все равно остался очень доволен своей идеей.

— Пойми, Ник, — утешал он друга, — такого не бывает, чтобы не за что было уцепиться. У каждого есть своя ахиллесова пята. Ну сейчас мы пока в горячке не можем ничего вспомнить, пока не знаем, но рано или поздно что-что всплывет, поверь мне, обяза-а-тельно всплывет...

Уже лежа под одеялом и не уставая удивляться своей находчивости, Петруха все еще бормотал:

— Шантаж, и только шантаж! Это, брат, великий принцип... С его помощью горы можно сдвинуть...

И вот наутро — машина! На этот раз у Никиты и в мыслях не было звонить Алле, он не в силах был слышать ее голос, теперь даже само слово «Алла» воспринималось им как ругательство, при сочетании этих звуков у него возникал образ чего-то отвратительного и липкого.