Наталья Суханова - Кадриль

— Верно. Только это, Трошенька, и без тебя все знают.

— А не все.

— Собственно, что я хочу сказать, папаша, — вовремя перевел стрелку на рельсах Юрка. — Я буду говорить прямо. Ты сам видишь, мы люди простые, с открытой, так сказать, душой. Плохой человек пить не будет…

— Нет, милок, — вмешалась бабуся. — Пить да гулять — добра не видать.

— Это если без ума, — пришлось отбиваться Юрке. — Но я о чем? Я насчет Тони.

Тоня настороженно выпрямилась.

— Не враги же вы своему ребенку, — продолжал Юрка. — Что же ей, среди коров и жизнь свою загубить? Это же ваша родная кровь! Так вот, что я хочу сказать?

Нужно отпустить Тоню в город. Может быть, там ее счастье ждет…

— Обстоятельный муж, — вставил я и осекся под прищуренным Тониным взглядом.

— Муж, семья, — уверенно поддержал Юрка. — Ну и вообще в городе жизнь — не то что в деревне. Мы поможем ей найти работу, устроиться на первых порах.

— Так, так, — сказал дядька. — Разговор, я вижу, становится серьезным. Дочка, принеси-ка мне сигареты, там в кителе где-то…

Тоня вышла.

— Так, так, — повторил Трошенька. — Это она вас просила поговорить или вы сами, по своему почину?

Что-то здесь было неладно. Сейчас я это почувствовал острее. С самого начала мне было не по себе, но я думал, что просто трушу.

— А какое это имеет значение? — услышал я бодрый голос Юрки. И увидел возвращающуюся Тоню.

— Не нашла я, — сказала она. — На вот, смотри сам.

Трошенька искал сигареты, а я оторопело уставился на его китель — еще не старый китель с полковничьими погонами.

Юрка тыкал вилкой в грибы, обдумывая, вероятно, свой следующий ход.

— Главное ведь… — сказал он, поднимая глаза, и в этот момент тоже увидел погоны. Лицо у него стало такое ошарашенное, что я не выдержал, хохотнул, поперхнулся, закашлялся.

— Ах, ты, боже мой! — приговаривала надо мной бабуся. — Водички, водички хлебни! Ах, такие ж молоденькие ребятки, уже пьют эту отраву, прости господи!

Зачем ее только делают? Ах, желанный мой! А ты тоже, Троша, только что погоны носишь, а ума в тебе, как у дитя, — зачем парнишкам дозволил эту отраву пить?

— Ничего, бабушка, мне уже лучше!

— Ничего, бабушка, ему уже лучше, — злорадно повторил Юрка.

Тоня сидела, отвернувшись к окну, словно все это нимало ее не касалось.

— Значит, хотите Антонину в город? — сказал Трошенька. — К свету, так сказать. Что-то не все я здесь пойму. Может, пояснишь, Антонина?

Тоня не шелохнулась.

— Молчишь? Дело такое, ребята. Не знаю, что у вас там с Антониной получилось… Смотри, Антонина, смех, он к слезам бывает! Только тут какая-то путаница.

Трошенька закурил и протянул пачку нам. Я отказался. Юрка же, видимо, освоился — вежливо взял сигарету, задумчиво кивнул головой.

— Тут, я говорю, какая-то путаница. Мне Антонина — как дочь. Я и сам мечтал: вот кончит школу, приедет ко мне учиться. Для нее и квартиру в Москве берег — одному мне она ни к чему. Только дети теперь умнее родителей — своим умом живут. Ну, хорошо, пока я жив, содержу их с мамой…

— Это правда, — вставил сочувственно Юрка.

— Что правда? Что правда? — вскинулась вдруг Антонина. — Что правда?! Это мы вас содержим!

Юрка только головой покрутил — ну, мол, дает племянница!

— Мы вас содержим! — выкрикнула Тоня. — И армию, и интеллигенцию!

— Интеллигенция, между прочим, тоже для вас кое-что делает, — вмешался я.

— На то и содержим! — вздернула подбородок Тоня.

— Кто это вы? — спросил, улыбаясь, Трошенька.

— Мы — рабочий класс и крестьянство.

— Что-то у этого крестьянства коровы чихают.

— Не о том разговор, дядя!

Выговорив это, она снова отвернулась к окну и застыла.

— Я, конечно, не знаю, — сказал задумчиво Юрка, — только, может, товарищ полковник, лучше бы вам настоять, чтобы она в город переехала. Она еще не понимает — романтика в голове!

— Это кто, Антонина не понимает? Она понима-ает! Она очень даже понимает! — с неожиданной гордостью сказал полковник.

— Образование еще никому не мешало.

— Ничего, она еще выучится, — утешил не то себя, не то Юрку полковник. — У нее, конечно, ветра в голове много, но сердцевина у нее крепкая — егоровская…

— А ведь я тебя, милок, признала, — вдруг ласково дотронулась до моей руки бабушка. Во все время разговора она сидела спокойная и благодушная, подкладывая то одному, то другому грибочков, капустки. — Это ж ты, милок, кажен вечер Антонину на скамейке дожидаешь? Спать девоньке не даешь. Ишь ты!

Этак всякий умеет, сидя на скамеечке, дожидаться! А ты ее с работы встрень да с гулянки проводи — так-то стоящие парни делают.

— Не беспокойся, бабушка, — зло сказала Тоня. — С гулянки меня другой провожает. Вот этот, — кивнула она на Юрку. — Один до мостика, а другой уж у дома дожидается.

— Это как же? — растерялась даже бабушка, а полковник с беспокойством уставился на свою вспыхнувшую племянницу.

— Ну, хватит, — сказала, поднимаясь, Тоня. — Представление окончено.

— Гостей так не встречают, — попробовал остановить ее дядя. — Вот и Прасковья Михайловна к нам.

Но Тоню было уже не остановить.

— А, Прасковья Михайловна, — сказала она, стремительно оборачиваясь навстречу входящей. — К самому разу подошла. Скажи, спорили мы с тобой, что я задурю головы практикантам?

— Что это ты сразу с порога? — растерялась Прасковья.

— Был такой уговор? Что я посмеюсь над ними — и будут они у меня коров доить?

— Ну было, шутейно…

— Посмеялась я над ними? — уже не говорила, а кричала Тоня. — Доили они у меня коров? Что и требовалось доказать!

— Честно говоря, — сказал Юрка с достоинством, — мне не совсем все это понятно. Я не вижу ничего дурного ни в том, что мы помогали тебе на ферме, ни…

— А чтобы спориться, кто из вас голову мне заморочит, в этом тоже плохого нету?

— Ну, если на шутки обращать внимание.

— Вашим салом по вашим мусалам — не нравится?

«Значит, слышала, — думал я, — значит, с самого начала знала. Господи, где же это мы говорили? — никак не мог вспомнить я. — Ведь, кажется, отошли от фермы, кажется, по дороге уже шли. И если слышала, разве не помнит, что я что-то возражал Юрке? Эх, да что тут…» Между тем Юрка пытался сохранить остатки достоинства.

— Теперь я уж должен объяснить вам, — обернулся он к полковнику. — Был у нас действительно такой шутливый мужской разговор с приятелем. Но, нужно сказать, мы его забыли быстрее, чем ваша племянница. Прости меня, Тонечка, но ведь мы по-хорошему сегодня пришли…

— Спасители!