Стефани Кляйн - Честно и непристойно

– Ладно, как скажешь. – Я решила ей уступить; наверняка уже и так каждый второй гость пытается показать ей, что это он на свадьбе главный.

– Ой, спасибо тебе, – выдохнула она. – Ты представить себе не можешь, как все цепляются к каким-то глупостям.

Представить я как раз могла, у меня прекрасная память, и мне было что вспомнить.

Не успели наши приглашения со словами «Свадьба состоится 28 августа 1999 года» попасть в типографию, а Гэйб уже запаниковал. Он якобы не был готов. Мой ненадеванный свадебный наряд до сих пор висит в кладовке, упакованный в плотный полиэтилен. Самое подходящее место – где, как не в кладовке, хранить прошлое? Повезло моей кузине: она завербовала меня на важную должность подружки невесты, так что мне пришлось подобрать соответствующий наряд, и я не могла надеть свое белое платье как эхо «чего-то новенького», положенного для невесты. Не то чтобы я на такое решилась. Никто не может надеть подвенечный наряд дважды, пусть на свадьбе его поносить и не пришлось.

Так что повод сердиться был только у моей тети, матери Софи. Она потом нам заявила, что, мол, нам с Ли стоило перешить платья у ее портнихи. Но я не выбросила это из головы – с какой стати я потащусь на Лонг-Айленд к ее портнихе? Платья и на Манхэттене найдутся. Если вы не слышали, там и модный квартал есть, и куча знаменитых модельеров.

Я уговорила Ли приехать с ее платьем в город, обещав ей обед и шанс всласть потрепаться полночи и понежничать с моим псом. У Ли на него планы, противоречащие всем законам природы.

– Нет, серьезно, Стеф. Нам суждено быть вместе, я тебя предупреждаю, – заявила она в ателье, снимая свою пропотевшую одежду. – Я первая в очереди. Когда законы изменятся, этот лапочка станет моим в болезни, и в здравии и так далее.

– Ладно-ладно. Слушай, застегни на мне сверху этот кошмар, а? – Вдвоем мы еле влезали в душную раздевалку, отгороженную портьерой возле кирпичной стены.

– Думаешь, я шучу? Я уже планирую заказать для него по Интернету собачий галстук-бабочку и цилиндр. Эх, вот бы и вправду выйти за него замуж!

На мне были слишком тесные синие брюки; я рассчитывала их сейчас растянуть, чтобы потом можно было носить их на свидания. Трусы бы под них не влезли, даже стринги, так что я предупредила Ли:

– Я без трусов, так что берегись моего пылающего кустика!

– Да было бы чего бояться – он на собачий корм смахивает.

– Фу, уж лучше отвернись!

– Да ладно, ты же знаешь, у меня там внизу все тоже огненного цвета, как неопалимая купина. Любой парень имеет шанс услышать глас Божий! Не теряйся, загадывай желание! – сказала Ли и загоготала.

Мне совершенно не хотелось быть подружкой невесты. Не в том дело, что необходимо перешивать платье: меня тоже надо было перешивать. Я уже через все это прошла. Я была и подружкой невесты, и невестой тоже. Путь к алтарю будет подобен дороге в прошлое. Хватит уже себя жалеть. Ну и что, что я растолстела? Кто станет смотреть на жир, выпирающий из моего платья, когда я пойду к алтарю? Свадьба-то Софи, мало кого будут волновать размеры Стефани. С какой стати, спрашивается, я с ума схожу?

Я вам скажу с какой: если вы скверно выглядите, то кажется, что это всем видно. Подружки невесты – воплощенная благопристойность, и это не имеет отношения к пышности: дело тут не в блеске тафты, из которой сшиты их платья, а в скромности покроя. Платья подружек невесты могут быть заурядными, но они непременно должны быть благопристойными. Свадьба состоится в субботу вечером в конце июня. Все остальные будут демонстрировать голые ноги и декольте, а мне меньше всего на свете хотелось надевать желтое платье до пола и закрытое до самого горла. Я в нем вылитый яичный желток.

Мы с Ли встали бок о бок перед зеркалом, разглядывая свои отражения.

– О, Стеф, это ужасно!

Ли повернулась другим боком и выпятила живот.

– Совершенно ужасно! Я выгляжу как беременный молочный поросенок.

– Я тебе одно скажу, Ли: там выпивка неограниченная.

Встречая гостей, мать жениха называла их полными именами, словно много месяцев изучала список приглашенных. Она выглядела массивней, чем я ожидала от матери парня с титулом Третий. С другого конца церкви она выглядела коренастой хохотушкой из тех, что на телеигре обнимают ведущего, чуть не сбивая его с ног, и выигрывают главный приз, при этом все зрители за них болеют. Но когда я подошла поближе, оказалось, что она, скорее, смахивает на трансвестита, столкнувшегося с рождественской елкой. Похоже, у нее даже тени были с блеском.

– О, Стефани Кляйн, волосы у вас прекрасные. – Говорила она до ужаса странно – будто проглотила какую-то южанку с тягучим выговором. – Потрясающие кудри. – Она схватила меня за локон, притянула его к носу и глубоко вдохнула. – Пре. Крас. Ные. – Рот у нее был как у марионетки, все лицо шевелилось, когда она говорила – как будто голова держалась на шарнире. – У Софи тоже чудесные кудри. У вас отличные гены, девочки. Жду не дождусь, когда эта парочка родит мне внуков. Мы с мужем просто обожаем Софи.

Я не знала, что ответить, но внезапно мне захотелось стиснуть ее в объятиях. Возможно, подействовал ее голос или обезоруживающе непринужденная манера речи, но свекровь Софи пришлась мне по душе.

– Правда-правда, дорогая. Пока наш Уильям не познакомился с Софи, мы были так от него далеки! Мне захотелось одолжить у нее тени. Мне захотелось получить все, что она могла мне дать.

– Она настоящее благословение, правда, благословение Божие. Ему так повезло, что он нашел ее. Нам всем, знаете ли, повезло.

Я не знала. Я не подозревала, что такие женщины бывают.

Мне казалось, все свекрови подобны персонажам этих ужасных анекдотов. Моя-то уж точно им соответствовала. Мать Гэйба, Ромина Розен, никому никогда не любила уступать, так что даже стереотипам она следовала с удвоенным рвением. Ни одна женщина не полюбит свою свекровь, если та стремится ее контролировать, осуждать и вмешиваться, а Ромина была на этот счет большая специалистка и не переставала совершенствоваться. Если она и умела что-то делать хорошо, так это ненавидеть.

Все звали Ромину Розен «Ром» – так она требовала:

– Зовите меня просто Ром.

Эту фразу она всегда произносила одинаково, чуть наклонив голову, сопровождая свои слова кивком. Потом она презрительно смеялась, разинув рот и даже не пытаясь прикрыть его рукой. Она смеялась по любому поводу, не вкладывая в это никаких эмоций.

– Ну да, Ром, – повторяла она громко, будто с иностранцем разговаривала. – Ром, как напиток. Ну, знаете, ямайский. – Можно подумать, кроме нее никто никогда про ром не слышал.

Да, она любила покрывать свои оскорбления сладенькой глазурью и надеяться, что я все это проглочу. Когда у нас с Гэйбом были проблемы, она советовала мне не торопиться замуж, а «поиграть в семью подольше».