Анна Смолякова - Замок из песка

— Прости меня, пожалуйста, но больше врать я не могу. Я сама влюбилась. Уже давно. И по уши!

— В кого? — уже все понимая, зачем-то спросила она.

— В него… В Алексея. В Алешу. В Лешеньку…

— Так. — Лариска мрачно усмехнулась и достала из кармана пачку сигарет. — Выходит, я пригрела змею на собственной груди…

Всю дорогу от Оперного до студгородка мы молчали: она — сурово, а я — виновато. И только перед самым общежитием Никитина вдруг уронила:

— Ладно…

— Что ладно?

— Ладно — значит, ладно. Значит, так было задумано… И правильно! Я буду Сашку любить, а Иволгин пусть остается просто кумиром. Сделает мне Ледовской какую-нибудь гадость, я схожу в театр, посмотрю на сцену, поплачу и вернусь домой мирная и успокоенная. А ты давай, охмуряй Лешеньку… — Ларискина рука взметнулась в пародийно-балетном жесте. — И будешь у нас — супруга балеруна! Тебе это больше подходит.

Я, в своих мечтах так далеко еще не заходившая, лишь смущенно улыбнулась.

— А знаешь, я даже рада, что ты наконец влюбилась, — Лариска хмыкнула. — Может, хоть теперь нормальным человеком станешь. А то сидишь — красивая, глазастая, ногастая, — вокруг куча учебников и ни одного мужика! Действовать, действовать надо, а не сидеть!

— Как действовать-то? — спросила я, чувствуя, что окончательно помилована.

— Глазки строить! — Никитина несколько раз выразительно взмахнула ресницами, подкрашенными ланкомовской тушью. — Тебя еще и этому учить нужно?.. Ладно, сегодня будет показательный урок, а стратегию твоего поведения разработаем завтра…

«Наглядным пособием», естественно, должен был служить Сашенька. Лариска зацепила его в коридоре третьего этажа и сообщила, что нам необходимо немедленно починить вешалку для одежды, иначе завтра будет втык от комендантши. Вешалку она оперативно сломала, пока Ледовской ходил к себе в комнату за инструментами. Когда он появился на пороге с молотком, ножовкой и баночкой гвоздей, мы уже накрывали на стол, пробираясь между блузками и юбками, раскиданными по всей комнате. Кстати, Никитина успела к этому времени и переодеться, сменив длинное бледно-сиреневое платье, в котором она ходила в театр, на обтягивающие джинсы. И кофточку она надела весьма вызывающую: голубую, с меленькими белыми кнопочками, грозящими вот-вот расстегнуться под напором бюста третьего размера. Ах, как вертелась она вокруг Сашеньки, подавая инструменты и, словно невзначай, задевая его то локтем, то грудью! Как легко и женственно смеялась! Как смущенно опускала глазки! Наблюдать за этим представлением было довольно забавно. А еще я наблюдала за Сашей. Точнее, просто разглядывала черты его лица. И в самом деле, у них с Иволгиным было что-то общее: то ли удлиненный нос, то ли четкий, красивый разлет бровей, то ли линия губ… Но в целом Ледовской, конечно, и в подметки не годился моему Леше!

На мгновение замерев от мысленно произнесенного «мой Леша», я села за стол и принялась намазывать маслом хлеб. Мой интерес к Ларискиному кавалеру благополучно угас.

Правда, из шести имеющихся в наличии кусочков я успела намазать только четыре — Сашенька неожиданно быстро закончил работу. То ли поломка оказалась недостаточно серьезной, то ли, несмотря на внешность денди, руки у него росли оттуда, откуда и положено… Светящаяся от тихого счастья Никитина принесла из умывальника чашки, а Ледовской немедленно плюхнулся на соседний стул.

За окнами уже было совсем темно. Над зданием спорткомплекса висела круглая желтая луна. Мне хотелось думать об Алексее и совсем не хотелось разговаривать с Сашей. Но избежать беседы не удалось.

— Настя, вы, говорят, сегодня в театр ходили? — спросил он, глядя мне в глаза.

— Кто это говорит? — скучно поинтересовалась я.

— Да вот подружка твоя, Лариса…

На Никитину он кивнул, не оборачиваясь. Та за его спиной состроила большие глаза, видимо, призывая меня поддержать разговор о нашем высоком культурном уровне.

— Да, ходили, — ответила я без энтузиазма. Было ужасно неприятно, что в это, святое, зачем-то лезет чужой человек.

— И что за спектакль давали?

— Балетный. Тебе было бы неинтересно. Все на цыпочках ходят и ничего не говорят.

— Ну зачем ты так? — Сашенька шутливо сморщился. — Я, конечно, в балете не специалист, но посмотрел бы с удовольствием… Кстати, мне кажется, что из тебя получилась бы хорошая балерина. Ты такая…

Он неопределенно покрутил кистью с растопыренными пальцами, фразу не закончил и оставил меня в покое, переключившись на Лариску и обсуждение только что отремонтированной вешалки. А смутную и какую-то неопределенную тревогу в моем сердце сменила самая настоящая боязнь. Я боялась, позорно боялась, что после ухода Ледовского мне хорошенько достанется от Никитиной. Меня угораздило провиниться за один день два раза: признаться в своей любви к Алексею и опять привлечь к себе внимание Ледовского.

Но, к моему удивлению, репрессий не последовало. Лариска была весела и беспечна.

— Слушай, я не знаю, к чему твой Сашенька завел этот разговор про балерин… — начала я издалека, собираясь окончательно оправдаться в ее глазах. — Но, в общем, это даже и не комплимент был, если разобраться…

— Конечно, не комплимент! — согласно кивнула Никитина, сдергивая с кровати коричневое общаговское покрывало и складывая его пополам. — Это он так деликатно намекнул на то, что ты тощая и титек у тебя почти нет…

Я облегченно вздохнула, хотя стало чуть-чуть обидно. Впрочем, совсем чуть-чуть. Мне даже нравилось теперь быть худой и по-балетному «бессисечной», потому что это делало меня хоть немного, но ближе к тому миру, в котором жил Алексей…

Однако события развивались значительно медленнее, чем хотелось бы. Я уже вовсю представляла себе, как буду «дружить» с Иволгиным, как станет он переносить меня на руках через огромную незамерзающую лужу возле общаги. Как начнут шушукаться за нашими спинами: дескать, разве «балерон» — это мужчина? А я одна буду знать, что он в сто, нет, в тысячу раз больший Мужчина, чем все те, кто меня окружает… Но мечты мечтами, а реальный воз не двигался с места. И я, хоть и следовала всем хитроумным советам Никитиной, ни на миллиметр не становилась ближе к Алексею.

Зато кто-то в театре научил его грамотно отвечать на «спасибо». И теперь он так же вежливо и улыбчиво произносил стандартное: «Спасибо вам!» Денег на цветы пока хватало. Но тех редких секунд на сцене, когда его рука принимала букет из моей руки, уже перестало хватать всепоглощающей любви, поселившейся в моем сердце.

Пафосное звание «всепоглощающей» она заслужила потому, что подчинила себе все, что раньше было для меня важным. Письма домой я теперь писала значительно реже: в голове вертелись только мысли о Нем. Повышение собственного «культурного уровня», которым мы активно занялись, вырвавшись из Уральска в большой город, было заброшено напрочь. И музеи, и филармонию, и концерты мне заменил Единственный и Великий Оперный театр. Да и учебе я теперь, честно говоря, не уделяла должного внимания. Куратор нашей группы Нелли Васильевна все чаще стала повторять: «Настя, вы ведь хорошая, способная девочка! Откуда вдруг такая безалаберность? Такая вопиющая безответственность?» Грозный призрак зимней сессии уже маячил на горизонте, а я все никак не могла заставить себя сесть за учебники.