Ренни - Джессика Гаджиала

отправились обратно в Хейлшторм, Ло задержалась, чтобы провести ночь с Кэшем.

А Мина все еще отсутствовала.

Она вошла примерно за полчаса до того, как еда закончилась, и снова исчезла.

— Она любит тишину, — сказала Ло, когда мы оба сложили еду на тарелки. — Здесь ее трудно найти.

— Ей это нравится, — согласился я, ставя одну тарелку и хватая другую, — но это последнее, что ей нужно.

Ло повернулась ко мне, склонив голову набок, глядя на меня так, как будто никогда раньше не видела. — Ты пугаешь ее, Ренни, — сказав это, она меня удивила. Я был чертовски уверен, что Мина никогда не признается и в том, что она разглашает такую информацию, хотя это было то, что я уже знал.

— Хорошо, — сказал я, заставив ее поднять брови, когда я схватил две бутылки пива и засунул их в карманы, чтобы мои руки были свободны, чтобы схватить тарелки. — Знаю, что она твоя девушка, и ты ее любишь, но ей нужно бояться. Она должна быть напугана. Ей нужно, чтобы кто-то немного встряхнул ее идеальный маленький мир.

— И ты тот человек, который это сделает? — спросила она, слегка приподняв губы.

— Может быть, единственный человек, который способен. Кроме того, — добавил я с усмешкой, — я имею в виду… просто посмотри на меня…

Она рассмеялась, ее лицо просияло. — Хорошо, — кивнула она. — На самом деле я не из тех друзей, которые говорят: «Не трогай мою девочку, или я отрублю тебе яйца», но ты же знаешь, что я могу это сделать…

Настала моя очередь смеяться. — Понял, Ло, — сказал я, отсалютовав ей тарелкой, направляясь в коридор и спускаясь по лестнице.

Дело в том, что в эти дни в клубе было довольно пусто. Даже с женщинами и детьми вокруг было тише. Это было жутко. Я не был уверен, что когда-нибудь привыкну к этому. Большинство дверей в коридоре, двери, за которыми раньше жили наши павшие братья, были закрыты, были постоянным напоминанием о том, что мы потеряли. И из-за постоянной угрозы, мы даже не смогли устроить настоящий гребаные похороны для любого из них. Для мужчин, у которых не было семьи, мы похоронили или кремировали останки в соответствии с их пожеланиями. И мы уговорили Шотера и Брейкера пойти на службу, когда мы не могли.

Это было неправильно.

Они были нашими братьями.

Мы должны были быть там, чтобы говорить слова, проливать спиртное, проявлять к ним уважение, которого они заслуживали за свою преданность и конечную жертву.

Какая-то часть меня, хотя и совершенно ничтожная, почти сочувствовала тому, что должно было случиться с этими жалкими сукиными детьми, которые пришли и убили наших людей.

В моей голове промелькнула картинка: клуб полностью, блядь, пропитан кровью — на стенах, полу, столе, телевизоре, диване, на гребаных бутылках с ликером, некоторых кроватях, ванных комнатах.

Я крепко зажмурился, делая медленный, глубокий вдох, отталкивая это. Это было все, что я мог делать — отталкивать это. Я еще не сталкивался с этим. Я не справлялся с чувствами, в которых отказывал себе. Я знал, что это нездорово, это нехорошо. Это сделало бы меня еще более непредсказуемым, чем обычно. Это разъедало мой сон. Это держало меня на грани.

Но я все еще не мог заставить себя пережить это снова.

Поэтому это вернулось в ящик, чтобы разобраться с этим в более подходящее время.

Я спустился по лестнице в подвал, где Дюк провел большую часть реконструкции, превратив его в чертовски прекрасное убежище. Исходя из его прошлого, это имело смысл. Эти расистские ублюдки судного дня.

— Чувствуешь себя здесь как дома, да? — спросил я ее, спускаясь вниз и обнаружив, что она лежит на нижней койке, распластавшись на спине и тупо уставившись на койку над ней.

Ее голова повернулась ко мне, лицо ничего не выражало. — Я пришла сюда, чтобы побыть одной.

Я пожал плечами, поставил ее тарелку рядом с ее бедром, вытащил пиво и бросил его на матрас, затем сел рядом с ее ногами, прислонившись спиной к изножью, чтобы я мог смотреть ей в лицо.

— В каком смысле это было приглашение? — спросила она, пододвигаясь, стараясь не прикасаться ко мне. Она всегда была такой. Как будто она знала, что, если мы прикоснемся друг к другу, дерьмо обострится.

— Твой рот может говорить «иди нахуй», но твои глаза говорят «пожалуйста, трахай меня, пока я больше не смогу нормально видеть». Я свободно владею языком глаз, — добавил я с ухмылкой, когда она закатила свои великолепные карие глаза и потянулась за тарелкой.

— Вы, ребята, составили план?

— Не очень-то хороший план, пока у нас не будет номера или, по крайней мере, адреса.

— О Боже, — вдруг простонала она, вынимая вилку изо рта и на секунду закрывая глаза.

Я вдруг пожалел, что не умею готовить, как чертов Репо.

— Да, милая. Сделай это снова, но, может быть, выгни спину и… — начал я и оборвал смех, когда она пнула меня ногой.

— Заткнись, — сказала она, покачав головой и воткнув вилку в кусок брокколи. — Повара в Хейлшторме, э-э, вполне адекватные. Но это прославленная военная еда. Это, — сказала она, указывая вилкой на начиненную яблоками свиную корейку, — практически деликатес.

Я кивнул, признавая это. Репо мог настроить двигатель и нанести реальный урон из пистолета, но его кулинарные навыки были легендарными в нашем кругу.

— Так мы действительно не собираемся обсуждать носки с Покемонами? Типа, ты будешь сидеть здесь и притворяться, что их здесь нет, глядя мне в лицо? Гребаный Покемон, — добавил я с улыбкой, глядя на ее ноги, понимая, насколько чертовски маленькими они на самом деле были без ее неуклюжих военных ботинок. И ее носки были с Покемонами — электрический синий фон с красно-белым Покеболом на них.

К моему удивлению, она не огрызнулась, что это не мое дело, не велела мне убираться или не заявила, что это какой-то дурацкий подарок. Она слегка пожала плечами и на секунду опустила взгляд на свою тарелку. — Мы много путешествовали, когда я была ребенком. Я очень привязалась к своему Геймбою. Полет за полетом, поезд или поездка на машине после поезда, у меня всегда был Чармандер или Бульбазавр, чтобы занять меня.

— Ты не ерзаешь, — сказал я, и она вскинула голову, сдвинув брови. — Дети, которые растут в играх все время, они склонны ерзать. Они привыкли к тому, что их руки всегда активны, поэтому, когда они неподвижны, они постукивают пальцами, дергают свои украшения или возятся с волосами. Ты не ерзаешь.

— Ты знаешь, как в покере все