Кэти Эванс - Мой (ЛП)

Так что я разбила собственное сердце, когда ушла от него, и сейчас реальность того, что случилось, когда я ушла, возвращается и продолжает разбивать его. И вот я здесь, с огромным комком в горле и с таким же тяжелым дыханием, как у огнедышащего дракона.

Он отстраняется, чтобы открыть дверь и впустить посыльного, стоящего там с чемоданами. Когда я пытаюсь пройти, он хватает меня за рубашку сзади и говорит:

— Иди сюда, теперь успокойся.

Я отталкиваю его руку и сама не знаю, хочу ли позволить ему успокаивать меня. Я веду себя иррационально. Я сломалась. Я ушла. Тот, на кого я злюсь прямо сейчас, тот, кого я хочу ударить прямо сейчас — это я. У меня внутри все скручивается от боли, когда мы удерживаем взгляды друг друга. Я вытираю слезу, направляясь к открытой двери, где Ремингтон продолжает затаскивать остальные наши вещи внутрь.

Знаю, что виновата в этом я. Потому, что думала, что я сильная и попыталась защитить себя, и таким образом сделала больно себе, сделала больно ему и еще куче людей, потому что я была сильной и считала, что смогу защитить его и свою сестру, а вместо этого облажалась. Но я так изранена внутри, что мне просто хочется запереться где-то и хорошенько выплакаться. Я представляю себе, как сверкающие шлюхи приходят в его номер, когда он даже не был по-настоящему в своем уме, и меня сейчас стошнит.

Я говорю посыльному:

— Спасибо. Вы не могли бы отнести эту сумку с этим чемоданом в другой номер?

Парень толкает тележку назад к лифту и кивает.

— Куда ты идешь? — спрашивает Ремингтон, когда я ступаю в коридор.

Я делаю вдох и оборачиваюсь:

— Я хочу переночевать сегодня у Дианы. Я чувствую себя не очень хорошо, и лучше нам поговорить об этом, когда... когда я... успокоюсь, — говорю я с перекрытым горлом.

Он смеется.

— Ты же не серьезно.

Когда я подхожу к лифту и нажимаю кнопку вызова, его смех быстро исчезает.

Когда я захожу в него с посыльным, я держу все в себе, рвоту и слезы. Молодой парень улыбается мне и спрашивает:

— Впервые в этом отеле?

Сглотнув, я киваю.

Как только я прибываю в комнату Дианы, начинаю плакать. Она заносит чемоданы внутрь и закрывает дверь.

— Брук, я не хотела причинять неприятностей! Я думала, ты знаешь. Поклонницы и женщины — это всегда было так, за исключением того, когда ты рядом. Мне очень жаль.

— Диана, я порвала с ним! Да! Я понимаю, что это все моя вина. Я во всем виновата. Даже в потере им чемпионского титула.

— Брук, — Диана пытается утешить меня, усаживая на кровать. — Они пришли и ушли. Это не было...

Я вытираю слезы и всхлипываю, но мои страдания, кажется, весят, как сталь.

— Он жил таким образом до моего появления. Не знаю, чего я ожидала, когда уходила. Я думала, ему понадобится немного времени, чтобы быть снова на коне, понимаешь? Но я знаю, что быть беспомощным и хандрить — не для Ремингтона. Он был бы...

Безрассудным. Маниакальным. Или причиняющим неприятности. Или ломающим вещи. Но что, если он был тихим и чувствовал себя подавленным? Я оставила его справляться с этим в одиночку, а у Пита и Райли всегда есть способ справиться с этим. Поток новых слез выходит из меня.

— Давай, — ободряет меня Диана. Я вздрагиваю, услышав телефон в номере. — Да, Ремингтон, — шепчет она и вешает трубку.

— Он идет сюда. Он хочет, чтобы я открыла дверь, или он выломает ее.

— Я не хочу его видеть в таком состоянии, — кричу я, всхлипывая и хватая носовой платок, будто это поможет скрыть тот факт, что я плакала здесь, как ребенок.

Я чувствую его приближение, как торнадо, когда Диана рывком открывает дверь.

— Диана, — низким голосом бормочет он, затем пересекает комнату, направляясь прямо туда, где я свернулась в клубок на кровати.

Его глаза темно-синие от эмоций.

— Ты, — говорит он, протягивая свою руку, — идем со мной.

— Я не хочу, — говорю я, вытирая скатившую слезу.

Его ноздри раздуваются, и я вижу, что ему трудно держать себя под контролем.

— Ты моя, и ты нуждаешься во мне, и я хочу, чтобы ты пошла со мной наверх, черт возьми.

Я опускаю голову и вытираю слезу.

Всхлипываю.

— Ладно, иди сюда, — он берет меня на руки. — Спокойной ночи, Диана.

Я бьюсь, а он охватывает меня, прижимая к себе и говоря мне на ухо:

— Бей и царапай меня, что тебе угодно. Кричи. Ударь меня. Проклинай меня ко всем чертям. Сегодня ты будешь спать только со мной.

Он несет меня в лифт, затем в наш номер. Ногой закрывает дверь, кладет меня на кровать и снимает свою футболку. Его мускулы напрягаются от резкого движения, и я вижу каждый великолепный сантиметр его прекрасной кожи, кожи, к которой прикасались другие женщины, целовали, облизывали, и прилив новой ревности и неуверенности пронзает меня. Я, как сумасшедшая, вскрикиваю и пинаю, когда он начинает раздевать меня.

— Придурок, не трогай меня!

— Эй, эй, послушай меня, — он охватывает меня руками и взглядом. — Я без ума от тебя. Я прошел через ад без тебя. Через ад. Перестань скандалить, — говорит он, сжимая мое лицо. — Я люблю тебя. Я люблю тебя. Иди сюда.

Он забирает меня к себе на колени. Я не ожидала от него нежности, я ожидала борьбы, чтобы смогла выпустить пар, но он обезоруживает меня, и вместо этого я реву в его руках, когда он держит меня, его губы приоткрыты сзади моего уха, его голос тихий, но твердый и печальный.

— Насколько хорошо, ты думала, я справлялся, когда ты ушла? Ты думала, что это будет легко для меня? Что я не буду чувствовать себя одиноким? Преданным? Обманутым? Использованным? Выброшенным? Никчемным? Мертвым? Ты думала, что не будет дней, когда я ненавидел тебя больше, чем любил за то, что ты разорвала меня на части? Ты так думала?

— Я оставила все ради тебя, — кричу я, больно обхватив себя руками, поскольку я физически изо всех сил пытаюсь держать себя в руках. — С тех пор, как встретила тебя, все, чего я хотела - это быть твоей. Ты сказал, что ты мой. Что ты мой... мой... Настоящий.

Он тихо стонет и сильно прижимает меня к себе:

— Я самый Настоящий чертов мужчина, который у тебя когда-либо был.

У меня продолжают литься слезы, когда я смотрю в его глаза, и они так прекрасны, глаза Ремингтона. Они голубые и нежные, эти глаза видят меня насквозь, эти глаза знают обо мне все, и они больше не смеются, а вместо этого отражают немного боли, которую чувствую я. Я больше не могу в них смотреть, и закрываю глаза, когда меня настигают новые рыдания.

— Все это время это должна быть я, — говорю я. — Это должна быть только я.

— Тогда, никогда, черт возьми, не говори мне, что любишь и уходишь от меня. Не умоляй меня сделать тебя своей, убегая при первой же возможности, когда я не смотрю. Я даже не мог пойти поймать тебя. Разве это честно по отношению ко мне? Разве? Я даже не мог встать на свои собственные гребаные ноги, чтобы пойти остановить тебя.