Трудности языка (СИ) - Кононова Ксения "MidnightLady"

Как и всегда в таких случаях, проще соглашаться. Что я и делаю. Других вариантов у меня просто нет. Но, очевидно, у мамы за это время назрел внушительный список вопросов и, чуть приободрившись, она намерилась задать их если не все, то большую часть точно.

— И давно вы вместе?

Что именно вместе? Знакомы? Спим? Хотя это практически та же цифра. Рассказывать о ком-то другом нет смысла. После того, как ты опять появился в моей жизни, ты прочно вернул себе место центра Вселенной.

— Около десяти лет. С перерывом, — собственно, эти десять лет и были перерывом, но пусть у мамы будет иллюзия стабильности в моей личной жизни. Возможно, это ее хоть как-то успокоит. Только я упустил один маленький нюанс.

— Сколько ему лет?

— Тридцать три, — не заметив подвоха.

Мама в ужасе прикрывает рот и мотает головой.

— Я так и знала, что тебя кто-то совратил, — со слезами в голосе. — Ему же было уже двадцать три, а тебе всего семнадцать. Ты же был у меня такой примерный мальчик. Такой красивый. Такой умненький, старательный… Девочкам нравился. Он заставил тебя, да?

Считаю в уме до пяти, но эффекта ноль. Усилием воли беру себя в руки.

— Мам, ради бога, никто никого не заставлял и не совращал, — разве что я тебя. Но пытаюсь придать голосу, как можно более спокойную интонацию. — И то, что я гей, я знал еще в пятнадцать.

Мама поспешно поднимается из-за стола. Выдвигает ящик и достает из него корвалдин. В абсолютной тишине капает свою «дозу» и, разбавив водой из графина, выпивает.

— Я хочу на него посмотреть, — и эта интонация не предвещает ничего хорошего.

— Не получится. Он… — да, еще осталось только сказать, что ты живешь в Испании и на самом деле женат, как мама начнет договариваться уже не по поводу анализов, а репаративной терапии, — …из другого города.

— Какого?

Мадрид.

— Мам, какая разница?

— Саш, я твоя мать. И если я спрашиваю, значит, мне есть разница. Я столько всего перечитала за этот месяц и знаю, что для… — едва уловимая заминка, — вас создать стабильные отношения очень редкое явление. Ты знаешь хоть одну такую крепкую пару из реальной жизни? Нет? Потому что их практически нет за очень редким исключением. А мы с отцом не вечные… — уверенность и стальные интонации вдруг пропадают, а подбородок начинает предательски дрожать, — Ванька вон лоботряс какой, но у него хоть Катя есть. И Диана. И если с нами с отцом что-то случится, о нем будет, кому позаботиться. А ты? — всхлип и моментально покрасневший нос. — Это ты пока еще молодой, а потом? Всю жизнь будешь один. Ни семьи, ни жены, ни детей, — слезы уже текут по щекам, и речь становится плохо различимой. — А ты же так любишь детей, Саш. И позаботиться будет о тебе некому, и…

Она начинает повторяться, но не договаривает, отворачиваясь к окну и вытирая кухонным полотенцем глаза. Почему-то для нее это все болезненней, чем для меня. Тяжело вздыхаю и поднимаюсь из-за стола. Подхожу ближе и обнимаю ее. Она не отстраняется, обнимая в ответ и поглаживая по спине. Отец тоже поднимается следом и, незаметно обменявшись со мной взглядом, дающим понять, что все в порядке, выходит из кухни, оставив нас наедине.

— Не такую жизнь я для тебя представляла, — продолжает она. — Я представляла тебя счастливым, женатым. Из тебя такой хороший отец получился бы, — опять всхлипывает, нервно разглаживая складки на тенниске. — Хотела, чтобы ты был любим, чтобы не был одинок…

— Мам, я с ним счастлив, — она поднимает на меня покрасневшие глаза и отстраняется.

— Именно поэтому я и хочу на него посмотреть. — Опять взяв себя в руки, вытирает нос полотенцем. — Посмотреть, что он из себя представляет. Материнское сердце сразу все поймет.

— Мам, ну что за… Давай мы в другой раз на эту тему поговорим, ладно?

— Но имя-то у него хотя бы есть?

Боже, ну что мне с ней делать? Если сейчас скажу имя, то истерика пойдет по новому кругу и станет еще хуже, чем было. Она до сих пор помнит, как звали моего репетитора, благодаря которому я так хорошо знаю испанский. А я сомневаюсь, что у нас «Винсенте» самое популярное имя в стране. Если, скажу, что у меня на самом деле никого нет… «истерика пойдет по новому кругу и станет еще хуже, чем было». Да, выбор у меня, конечно, просто множественный.

— Викентий, — уже двести раз мысленно поморщился и проклял все на свете.

— Такое редкое имя, — мама шмыгает носом, но вроде успокоилась. — Расскажи о нем.

И я понимаю, что с каждым своим словом загоняю себя в ловушку. Все больше. Где-нибудь точно проколюсь. Но она от меня просто так не отстанет. Вздыхаю.

— Можно, хоть поем сначала? — пытаюсь как-то отсрочить вторую часть этого марлезонского балета.

Мама подталкивает меня к столу, и я опять усаживаюсь.

— Ладно, сначала поешь, потом расскажешь. Толя! — опять вытирает нос. — Толь!

Из глубины квартиры слышится отцовское «Иду» и она опять поворачивается ко мне. Поправляет мои волосы, гладит по щеке.

— Мой сыночек… — новый поток слез.

— Мам, я не умер. И не болен, — не выдерживаю. — Я не наркоман, не преступник, не алкоголик. Мне просто нравятся мужчины, а не женщины. Все. Во всем остальном я точно такой же, как и был все это время.

— Я знаю, — из толщи полотенца и кивок головой. — Кушай, Саш.

Господи, лучше бы она кричала. Эти слезы и ощущение, будто я сейчас на собственных похоронах, просто высасывают из меня все силы. Выжимают меня. Через минуту возвращается отец, и мама постепенно приходит в себя. Больше этой темы в присутствии отца мы, на удивление, не касаемся вообще. Мама расспрашивает про Арсения, которого видела вчера во дворе, когда он приезжал к матери. О Соне. Даже об Ирише. Еще через час я начинаю собираться домой, ощущая себя пропущенным через мясорубку. На один раз мне впечатлений больше, чем достаточно. Мама нагружает мне кучу какой-то макулатуры, распечатанной из интернета (будто этого самого интернета у меня дома нет) обо всех ужасах, которые подстерегают геев на каждом шагу их жизни. Я лишь беспомощно забираю это все с собой, клятвенно пообещав прочитать, а еще лучше законспектировать и повесить памятку на холодильнике, чтобы не делать так, как там написано. Еще один пакет нагружается судочками с едой.

— Завтра позвонишь, когда сдашь анализ, чтобы я знала, — киваю. — А в следующие выходные приедешь?

— Вряд ли. Не хочу сталкиваться с Ванькой. Вернее, он вряд ли хочет этого.

— Вам просто нужно поговорить, — произносит отец. — Вы же всегда были в нормальных братских отношениях. Он еще пока просто не привык к этой мысли, но если ты…

— Ну вот, когда привыкнет, тогда и поговорим. Не хочется провоцировать мастера спорта по боксу своим навязчивым присутствием, — с горечью, которая улавливается в голосе.

— Он все равно тебя любит, как и мы, — печально улыбается мама, будто я за секунду превратился из нормального обычного человека в инвалида с физическими или умственными отклонениями. Пусть так. Я настолько вымотан сегодняшним визитом, что мечтаю только доползти домой и побыть одному. Главное, что мой статус персоны нон-грата слегка пошатнулся.

В надежде обрести долгожданный душевный покой, возвращаюсь домой, но стоит переступить порог собственной квартиры, как меня тут же окружают твои фантомы. Везде. На кухне, в ванной, в комнате, даже на балконе… Тем более на балконе. По-моему, не осталось ни одного места, в котором не было бы отпечатка тебя. Включая в первую очередь и меня самого. И вместе с тем, мне этого так ничтожно мало. Здесь так мало тебя. Катастрофически. Как воздуха в вакууме. И я даже не знаю, когда ты сможешь прилететь в следующий раз. И сможешь ли вообще. На что я согласился? Кажется, только сейчас начинаю понимать, что добровольно подписался на самую болезненную пытку в своей жизни. Неизвестностью. Неопределенностью. Бесконечным ожиданием.

Достаю из кармана телефон, и он оживает от моего прикосновения. Несколько секунд ищу номер Вика, а найдя, долго смотрю, решаясь нажать на кнопку вызова. Нет, не сегодня. Отключаю звук и откладываю телефон на журнальный столик. Расставляю переданные мамой судки с едой в холодильнике. Пытаюсь как-то упорядочить сегодняшний день в голове. Можно сказать, все немного улеглось. Если не считать последнего воспоминания о Ваньке. Я же знал, как он относится к этой теме, почему тогда мне так неприятно его отношение? Наверное, в душе надеялся, что если это будет не какой-то абстрактный человек, а я, то он отреагирует по-другому. Отпустит парочку пошлых шуток, наподобие Арсения и все. А оказалось все не так. Поговорить с ним самому? И что я могу добавить к уже сказанному? Как заставить его понять, что я все тот же и не важно, с кем сплю. Вздыхаю. Знаю, что он не сделает первый шаг, но и я пока не готов его делать. Разобраться бы для начала со своей личной жизнью и маминым анализом на ВИЧ.