Понедельник 6:23 (СИ) - "Motoharu"

- Итальянцы очень харизматичны, - наливая Диме предусмотрительно полбокала вина, сказал он после того, как отправил девушку с приличными чаевыми в добрый путь, и, заметив его рассеянный взгляд, слегка нахмурился.

- Этот парень-певун сверлит меня взглядом второй час, достал уже, - понизив голос, пожаловался Дима. – Ненавижу, когда на меня пялятся.

Александр обернулся и кинул короткий взгляд на мальчика, мнущегося около барной стойки. Их концерт закончился, инструменты были упакованы, и часть музыкантов уже ушла. Остался только певец и один из гитаристов.

- Он приглашает тебя, - спокойно объяснил Александр, отчего у Димы в животе неприятно похолодело. Опять эти переглядки и приглашения, взрослые-детские игры. – И похоже, скоро ему это надоест.

- Святая простота, - выдохнул Дима и побарабанил пальцами по столу. – И его не смущает, что я с тобой, как бы?

Александр широко улыбнулся и откинулся на спинку стула.

- Ну, отношения бывают разные, в конце концов, может быть, я твой отец.

Дима отхлебнул половину налитого вина и придвинул салат из морепродуктов ближе к себе, словно тот мог заслонить его от навязчивого взгляда.

- Он смотрит так, что я есть не могу. А я всегда могу есть!

- Он тебе нравится.

Дима вскинул глаза на по-прежнему улыбающегося Александра и замер, прислушиваясь к себе. Действительно, что-то было в этих холодных итальянских глазах, что-то крайне привлекательное. Глубокое. Это был не Игорь, пессимистичный неудачливый парень из Твери. Его взгляд был неприятным, его слова хотелось забыть навсегда. Здесь было нечто иное. Успешный певец, красивый и дерзкий. Одинокий. Сегодня.

- Пожалуй, ты прав, иначе я бы так не реагировал, - Дима попытался улыбнуться, но у него не получилось. Александр вглядывался в его лицо и ждал продолжения, но сказать Диме было нечего. Слишком неожиданное откровение. И оценить его сразу было сложно. – Но я не хочу… мне это не нужно.

Александр подался вперёд и накрыл Димины руки своими, мягко погладил.

- Тогда не делай. Тебя никто за руку не тянет.

Дима выдохнул воздух через нос и сжал пальцы Александра. Тёплые.

- Я думал, что мне никто не понравится, кроме тебя.

- Ты только что вышел в свет, понял, кто ты есть. В мире намного больше людей, чем двое.

- Мне хорошо, когда нас двое, - совсем тихо проговорил Дима, уверенный в том, что Александр его услышит.

- Тогда чего ты боишься?

- Того, что однажды это может измениться.

- Не будь так категоричен, чудо моё. Ты живой, чуткий, отзывчивый. Всё меняется, и ты тоже изменишься, незаметно и неизбежно.

- А у тебя было так? Ты чувствуешь в себе поток времени?

- Чувствую, и с каждым годом он замедляется. Опыт накапливается, делать резкие движения лень. Хочется лежать и балдеть.

Дима засмеялся и покачал головой, не веря тому, что слышит.

- И поэтому Лида называет тебя элеткровеником. Страшно представить, что было, когда тебе не хотелось лежать и балдеть.

- Я был велик и ужасен.

- А теперь ты великий, ужасный и опытный.

Александр расплатился с подошёдшей официанткой. Дима поднялся из-за стола и, кинув взгляд на барную стойку, увидел там лишь двух подвыпивших американцев, громко разговаривающих на сокращённом английском. Выходя на улицу, Дима думал о том, что уже не помнит лицо смутившего его оперного певца, хотя у него всегда была отменная память на лица.

- Я слышал, что по статистике геи живут вместе не больше пяти лет. Это в лучшем случае. Семьи нет, детей нет. Ничто не держит их. – Дима щурился от яркого солнечного света и невольно улыбался.

Они шли вдоль набережной, к смотровой площадке, туда, где открывается вид на центральную площадь города, купол собора Марии дель Фьора и окружающую цепь низких покатых гор. Дима уже был там однажды, но Вике стало плохо от жары, поэтому толком насладиться панорамой не получилось.

- А ты – не они? – Александр поймал лямку Диминой сумки и потянул на себя, чтобы они шли наравне.

- Я не верю статистике, - пожал Дима плечами и остановился, засмотревшись на гордо расхаживающую по дну почти обмелевшей реки цаплю. Она высматривала мелких рыбёшек и сочные водоросли. Её тонкие спичечные ножки выглядели ненадёжными и хрупкими. Дима следил за каждым пружинистым шагом и ждал, что вот-вот ножки подломятся, и птичка плюхнется в воду. Но цапля, несмотря на все ожидания, поймала свою добычу и посмотрела на наблюдателей одним глазом, мол, что, съели? – Большинство, меньшинство… я живу так, как хочу, а проценты – для рекламы, тебе ли ни знать, откуда и для чего они рисуются.

- Птичка хочет в клетку, - улыбнулся Александр, обнимая Диму за шею и привлекая к себе. – Не бойся, - шепнул на ухо, - она уже давно в клетке. – Дима залился краской по самые уши и прижался лбом к плечу Александра. Тот погладил его рукой по шее и коротко рассмеялся: - Эй, птичка, летим со мной, там столько вкусного!

- Крылья, ноги, главное – хвост! Блин… его ж отрезал маэстро Антонио! – Дима чмокнул Александра в щёку и, схватив за руку, повёл вверх по каменной, поросшей мхом лестнице к обзорной площадке. В тени деревьев было прохладно и пахло чем-то сладким, сиропным. Вдоль стены розовым и белым цвёл олеандр, опасно нежный и беззащитный. Смертельно ядовитый.

- Я в раю, - на автопилоте проговорил Дима, медленно подходя к краю площадки, где стояли туристы, облокотившись на перила, и смотрели вдаль, на город. Мысли уже разлетелись напрочь, и ничего кроме – «вот бля…» или «я в раю» сказать было невозможно. Никакой суеты, никакого шума, словно именно здесь даже самые рьяные умы успокаивались и поддавались всеобщему медитативному движению. Ещё чуть-чуть и все закружатся в танце, как в каком-нибудь фильме.

Они смотрели на маленькие черепичные крыши внизу, изрезанные дорогами улочки, укрытые едва заметной коричневатой дымкой. Флоренция и сверху и изнутри казалась светло-коричневой из-за солнечного света, преломляющегося сквозь песчинки, кружащиеся в воздухе.

- Давай сфотографируем тебя в раю, будешь смотреть и завидовать, - сказал Александр, по всей видимости, ему уже надоело бесцельно лицезреть пейзаж. И он придумал себе цель.

Дима молча протянул ему фотоаппарат и блаженно улыбнулся.

- Я, конечно, не люблю фотографироваться… но ради этого, - он махнул рукой в сторону города и, повернувшись лицом к солнцу, широко раскинул руки.

Александр сделал несколько кадров Димы на фоне города, города на фоне гор, гор на фоне неба, а Дима всё стоял и смотрел вдаль, в голове крутилась какая-то незамысловатая мелодия, «memories»… кажется. И было так хорошо и спокойно, что хотелось умереть.

- Когда я жил в Перми, - начал Дима, почувствовав, как ладонь Александра опустилась ему на плечо, - мне нравился соседский мальчик. Он был на два года меня младше, молчаливый, печальный, он всегда ходил один и часто болел. Я воображал, что он принц, которого я должен спасти от чего-то плохого… - Дима засмеялся и потеребил лямку сумки, сосредотачиваясь на рассказе. – В двенадцать лет все нормальные мальчишки хотели играть в хоккей во дворе или на крайний случай стащить из садика бабы Тани яблоки, а я думал о том, как буду спасать мальчика от дракона, как какую-нибудь принцессу… с поцелуями и всеми делами. И каждый раз он улыбался, в моих фантазиях, и я был просто на седьмом небе от счастья. Тогда я думал, что это такой вид дружбы, ну… у всех же по-разному бывает, думал я. У меня вот так, обострение чувства справедливости. Меня же мама целовала, и мне нравилось, значит, и ему тоже должно было понравиться, думал я, и уже тогда подводил под это дело целую философию разделения единого целого на две половинки. Я тогда додумался до того, что миссия нашего воссоединения лежит целиком и полностью на мне, и я должен сделать первый шаг, хотя бы заговорить с ним.

Дима замолчал и закусил нижнюю губу, вспоминая то время, когда он действительно думал, что всё зависит только от его решения.

- О чём вы поговорили?