Колибри (СИ) - "Росса"

- Неправда, – возмутился Родька, - я всегда верил тебе, но…

- Но… Всегда появляется но. Я говорю тебе, что люблю тебя. «Да любишь», - отвечаешь ты, - « но»… А его нет этого, но. Я просто люблю. Беда в том, что ты как то за семь лет не удосужился понять, что мне давно не четырнадцать, и я привык отвечать за свои слова, действия и поступки. Если я говорю, что люблю тебя, не надо искать в моих словах двойное дно. Посмотри на меня…- я встал с дивана и навис над Родькой, он заворожено смотрел мне в глаза. – Мне двадцать один год. Если ты заметил, то за последние семь лет я несколько прибавил в ширине плеч и в росте, правда, внешность… Но с ней уже ничего не поделать. Глаза останутся синими, ресницы кукольными, губы коралловыми, а волосы вьющимися, и от дебильных ямочек на щеках мне тоже не избавиться, - позволил себе улыбнуться, - но ты ведь во весь этот внешний антураж когда-то и влюбился.

Родька протянул руку и стащил с моих волос резинку, когда я перестал комплексовать по поводу своей внешности, то отрастил их. Теперь они у меня почти по пояс и мне нравится забирать их в высокий хвост. Освободившись от сдерживаемого фактора, волосы рассыпались по плечам, и Родька сразу запустил в них руку.

- Ты прав, - он осторожно коснулся губами уголка моих, - я боюсь. Боюсь того, что в моём сердце нет места ни для кого, кроме тебя. Ты моё дыхание, моя жизнь. И мне страшно, а вдруг ты поймёшь, что я не стою твоей любви и уйдёшь? Это как наваждение…

Я фыркнул и сел к нему на колени:

- Тогда бояться стоит мне, вдруг твоё наваждение когда-нибудь рассеется?

Родька притянул меня к себе и впился в мои губы требовательным поцелуем. Это было на грани жестокости, он сминал, терзал мои губы и я позволял ему. Но вдруг, в какой-то момент, всё изменилось, и на смену животной грубости пришла нежная и воздушная ласка. Он прошёлся языком по моей нижней губе и слегка пососал её, раздвинул мои губы языком и принялся исследовать мой рот, как будто делал это впервые. Поцелуй страстно-нежный, пьянящий, обещающий райское наслаждение. И я знал, что так и будет. Что я утону в наслаждении, которое он мне подарит. Что я буду стонать и прогибаться под его ласками и просить о большем. Просить о любви, которую только он один и может мне дать.

Глава 24

Леон.

Мне было тоскливо и грустно, тишина, установившаяся в доме, чертовски напрягала. Нет, сначала я даже был рад, что остаюсь в выходные один. После того, как бельчонок свалил в Мирск, я собственноручно отправил нашу домработницу Екатерину к родственникам. Она, правда, сопротивлялась, как могла.

- И что это у вас за блажь такая, Леонид Захарович, одному в пустом доме сидеть? Иль любовника завели? Глядите, я Женечке всё расскажу, – она, хитро прищурившись, смотрела на меня.

- Екатерина, ты часом не сдурела? Какие любовники? Мне ещё только тридцать лет, я жить хочу. Сама знаешь, что со мной будет, если я даже подумаю о таком, - я закатил глаза, а Катя рассмеялась.

- Знаю, осколки от сервиза после вашего последнего подумаю я собирала. Вам повезло, что у Женечки в этот день было мирное настроение и он его разбил над вашей головой, а не об голову. Ладно, поехала я, не скучайте тут. - Екатерина подхватила сумку и проследовала к ожидающему её такси. – Кстати, - оглянулась она, уже взявшись за ручку дверцы, - еда в холодильнике. Я вам на все выходные приготовила, вы же, наверное, писать будете?

Я подтвердил, что непременно буду и вот уже два часа сижу над грёбаной диссертацией и не могу написать ни строчки. Оказывается, я привык работать, когда кто-то постоянно мешает. Мне не хватает Женьки, тихо сопящего на диване в обнимку с очередным детективом. И Екатерины, которая всегда не вовремя протирает пыль. Грустно, скучно и пусто. Позвонить, что ли, своему ненаглядному? Узнать, как там дела. Я уже взялся за телефон, но набрать знакомый номер не успел. В дверь позвонили.

Обрадовавшись, поскакал открывать. Сейчас приму гостя, и весь вечер буду строить из себя великомученика, мол, мне писать надо, а тут ходят всякие, отвлекают…

Желание строить из себя что-либо пропало сразу же, как только я увидел, кто стоит на пороге.

- Мама? Что случилось? - узрев, в каком она состоянии, я не на шутку перепугался. Моя всё время веселая, энергичная и жизнерадостная мама стояла передо мной зарёванная и с чемоданом в руке.

- Сын, вы пустите меня к себе пожить? – тихим, измученным голосом спросила она.

- Господи, - я подхватил чемодан и проводил её в гостиную, усадив на диван, - да без проблем. Живи. А как же папа?

- А о нём теперь и без меня есть, кому позаботиться, - мама гордо выпрямилась, - у него теперь своя жизнь, у меня своя.

- Ничего не понимаю, - я растерянно смотрел на неё, - вы что, поругались?

- Можно и так сказать, – она снова начала тихо плакать, а я побежал за валерьянкой, правда, не знаю, кому больше нужно успокоительное - ей или мне.

Мои родители прожили друг с другом душа в душу почти сорок пять лет. Нет, они, конечно, ругались, не без этого, но так, чтобы мама из дома ушла, никогда. Накапав в стакан валерьянку, я отдал его маме и присел рядом с ней.

- Объясни толком, что случилось.

- Твой отец мне изменил. Подлец.

- Чтоооо? – я вскочил.- Быть того не может. Он не мог.

- Смог, как видишь, - мама вернула мне стакан, - а я-то, дура, действительно думала, что он обо мне заботится.

- Так, а теперь по порядку. Где, с кем, когда? – я посмотрел на пузырёк с валерьянкой, который всё ещё держал в руках и глотнул прямо из него.

- В нашем собственном доме, с новой горничной, сегодня, - мама четко ответила на поставленные мной вопросы.

- Мамуль, а может, ты что-то не так поняла? – с надеждой спросил я.

- Леончик, когда ты застаёшь мужа в его кабинете целующимся с полуголой девицей, что тут можно не так понять? Нет, может, я каких-то новых веяний в медицине не знаю, и теперь искусственное дыхание рот в рот принято делать сидя на коленях? Господи, как же мне хреново, - мама свернулась клубочком на диване, а я, поверите ли, не знал, чем ей помочь. Даже что сказать не знал .