Письма в пустоту (СИ) - Ино Саша

Самый кошмар начался, когда он набрал в весе. Тогда, пережив новую операцию по подгонке протезов в соответствии с изменениями, Аль вообще перестал есть. За какой-то месяц он уменьшился до размеров, которые никогда не были ему свойственны, только если в ранней юности. Пришлось делать новую операцию, а потом еще одну, так как я не собирался смотреть на медленную смерть любимого от недоедания и откормил его до нормальных размеров. Меня, кстати, вообще не смущали его скачки в весе. Я их даже не заметил.

Все же, пройдя этап изменений, Аль принял решение продолжать тренировки, чтобы не терять боевые навыки и хоть чем-то себя занять. Я ему помог. Помня свое обещание Раулю научиться технике ближнего боя, я попросил Аля меня тренировать. На мою затею мне даже выделили время в Лиге. Так я смог проводить с Альентесом больше времени.

Однако у меня долго ничего не получалось, копья валились из рук, но я упорно шел к своей цели. Аль обычно сидел, облокотившись на дерево, и смотрел на мои жалкие потуги соответствовать его уровню. А я продолжал раз за разом повторять сложные элементы. В конечном итоге, я победил хитрую науку ближнего боя, и мне даже удалось одолеть Аля в шуточном спарринге. Но, думаю, он поддался.

— Как у меня получается? — спрашивал я Альентеса.

— Неплохо для старикашки, — хмыкал он.

— Сам ты старикашка!

— И я тоже. Смотри, у меня даже седые волосы появились и кожа под глазами в морщинах.

— А ты кури больше!

Аль только улыбался, засовывая в рот очередную сигарету.

Мы стали старше и оба хорошо понимали, куда катится наша жизнь. Мы продолжали меняться, и для Альентеса трансформации носили фатальный характер. Постоянные операции, невозможность работать на своем любимом поприще, загнанность в узкие рамки существования. Как все это отражалось на нем? Ведь не отражаться не могло.

Альентес стал взрослым мужчиной, сдавленным нереализованностью и безвыходностью своего положения. Он страдал, конечно, без сомнения страдал, будучи не в состоянии принять свою позорную участь слабого и ни на что не годного калеки. Точнее ему эту участь навязали. Да, что уж говорить… Мне самому иногда казалось, что Аль служит лишь инструментом моего удовлетворения.

Нет! Лично я так его не воспринимал! Ни в коем случае!

Но, смотря на ситуацию со стороны, я с ужасом понимал, в каком плачевном состоянии оказался мой возлюбленный. Ночь за ночью я овладевал его израненным и изувеченным телом, не давая покоя до самого рассвета, а потом оставлял на целый день одного в упадке сил и пустоте. Приходя вечером, я словно включал механическую куклу и использовал ее с единственной целью плотского удовлетворения.

Я ругал, я винил себя. Получалось, что Аль жил лишь для того, чтобы обслуживать мою похоть. Получалось… Но я никогда не вкладывал в наши отношения подобного смысла. Я любил Альентеса и никак не мог унять рвущихся из моего тела чувств. Занятия любовью стали для меня безмолвной иллюстрацией всей глубины моей привязанности к Алю. Я безумно и безмерно обожал его. Я проводил ночи без сна, будто хватаясь за каждую секунду, проведенную с Алем. Создавалось впечатление, что я рыба на суше и жадно глотаю последние капли влаги в душном воздухе. Я не мог остановить страсти до самого рассвета, я не высыпался и заливал в себя литры кофе, чтобы не заснуть посреди заседания Лиги, я изводил себя, доводя организм до изнеможения. Я вел себя так, как будто отчаянно цеплялся за ускользающее время и пытался как можно сильнее насытиться любовью, словно предчувствуя ее скорый крах.

Аль никогда не жаловался и не просил остановиться. Раз за разом он принимал мою страсть. А я лишь мечтал о том, чтобы ему было со мной хорошо, и изо всех сил пытался доставить удовольствие. Мне приходилось изучать его тело в поисках новых чувствительных мест, ведь прежние были изуродованы. Альентес любил жадные ласки по линии наколки, чернеющей на его груди, испещренной шрамами с одной стороны и блестящим металлом с другой. Он сладко стонал, когда я ласкал его ушки, покрытые тонким, едва заметным, пушком, проходил в поцелуях его шею, внутреннюю сторону бедра, ладонь. Я старался и ревел от восторга в моменты, когда бывал вознагражден за все труды.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Но иногда, блеск металлических протезов отражал слезы на глазах моего возлюбленного. Тогда я заключал его в объятия и жадно целовал, прижимая к себе. Я не жалея отдавал свое тепло, и когда механическая рука, обнимающая меня за спину, становилась теплее моего тела, я заставлял себя верить, что все в порядке. Но побрякивание стукающихся друг о друга протезов, не позволяли мне отделаться от тревожных мыслей. В такие моменты я принимался за новый акт любви и просил Альентеса кричать, так сильно, как он только умел, с одной лишь целью — выместить боль из его души вместе с криком не то отчаяния, не то любви.

В тот день стукнуло ровно 5 лет, 6 месяцев и 10 дней с момента взрыва, изменившего наши судьбы. Мы с Альентесом решили потренироваться на свежем воздухе. Ноги сами принесли нас к раскидистому дереву, которое вместе с нами успело измениться и постареть. Оно окрепло и развернуло свои ветви далеко в стороны от чего походило на ядерный гриб.

Стояла жарища, и мы задыхались от насыщенного теплом воздуха. Нас быстро сморило. И речи никакой не могло быть о продолжении занятий.

Альентес выглядел потрясающе. Капельки пота, выступившие на его коже, блестели в лучах солнца. Стекая по линии шеи, они смачивали ворот сутаны, и манили мой взгляд в тайное путешествие по изгибам тела моего возлюбленного. Я жадно сглатывал слюну, все сильнее пьянея от взглядов на Альентеса. Он же, ничего не замечая, кинул лом на траву и любовался солнцем, прищурив глаза.

Я подошел к нему вплотную и, стянув черную повязку, отрывисто поцеловал рубец на его веке.

— Диего, мы на улице, — Аль по обыкновению отстранился.

— И что? Братья уже успели привыкнуть.

— Угу, а если дети увидят?

— Все равно. Они побоятся подходить близко, я же здесь.

— Ты их совсем зашугал. Они тебя бояться и не любят, всегда на них кричишь и гоняешь. Не думал, что ты окажешься тираном.

— И ладно. Пускай я буду плохим и злым, лишь бы не смели над тобой смеяться.

— Оставь их. Детству свойственна бездумная беззаботность. Пускай смеются, пока могут.

— Ага, разбежались! Знаешь, как мне было неприятно, когда они окрестили тебя Железным Дровосеком?! Ели б я им тогда не устроил взбучку, так бы продолжали тебя дразнить.

— Я не переживал по этому поводу. Я тебе и тогда говорил и сейчас, дети на то и дети, чтобы безобразничать и хулиганить. Я на безобидные клички не обижаюсь.

— Зато благодаря мне они тебя зауважали и прозвали Рыцарем.

— Как же! Они меня так прозвали, потому что я за них всегда вступался. А тебя, если помнишь, ребятня окрестила Надзирателем.

— Пускай! Я готов стать самым плохим, лишь бы тебя не трогали.

— Диего, ты смешной.

— Нет, я просто люблю тебя.

— Перестань…

— Нет, в вашем прошении отказано.

Я резко развернул Альентеса спиной и нырнул ему под сутану.

— Прекрати! — шепнул он, краснея и прикрывая рот рукой, — Не надо там…

— Я уже пять лет тебя здесь облизываю, а ты все стесняешься, — отозвался я из-под подола.

— Диего… Увидят же!

— Ничего… Не увидят… Меня не узреть, я скрыт и замаскирован…

— Диего… — прошептал Аль.

Мои пальцы ласкали его изрезанное тело, а губы погружались глубже в развратные поцелуи.

Я плюхнулся на землю, задирая свою сутану, и посадил на себя Альентеса, медленно входя в его тело. Он изогнулся, упираясь обеими руками на мои плечи. Железная ладонь обожгла кожу холодом. Мы двигались, убыстряясь с каждым толчком. Аль закинул голову назад, распахнутые губы выпускали из груди тихие стоны.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Я опустил его лицо за подбородок и, глядя в глаза, попросил:

— Любимый, чувствуй меня, умоляю.

— Диего… — Альентес опустил голову и наши лбы соприкоснулись.