Марк Еленин - Семь смертных грехов. Роман-хроника. Соль чужбины. Книга третья

...Внезапно представился отец — высокий, с непременным моноклем в правом глазу, — подошел близко, строго глядя и обидно усмехаясь. Губы его начали шевелиться, произнося гневные слова. И вдруг как будто кто-то быстро отодвинул его далеко. Он стал маленьким, бедно одетым стариком, копающимся в развалах Александровского рынка, среди старых вещей и хлама. И такое ведь было в действительности... «Зачем вы тут, отец? Что скажут люди?» — крикнул Врангель. Отец все же услышал. Хитро улыбнулся, сказал громко: «Здесь настоящее золотое дно Петербурга, Петр. Не одна жемчужина скрыта от наших глаз. Рерих, которого я часто встречаю, собирает здесь старых фламандцев, Дел я ров — помнишь его? — бронзу эпохи Ренессанса. Для настоящего коллекционера нет стыдного или бесстыдного. Остальное — химеры...» Отец зарывался в хламе, исчезал, как ящерица в песке...

Боль в суставах и пояснице усиливалась. Врангелю отчетливо слышались какие-то шорохи, звон и стук, сильный шум в ушах. Он пробуждался, с трудом пытаясь разлепить веки, позвать жену. Перед слезящимися глазами появлялись непонятные цветовые пятна. Глаза болели, точно кто-то давил на них пальцами. Его бросало то в жар, то в холод. Он бессильно переворачивался на спину, ощущая свою полную беспомощность, неотвратимость надвигающейся и захватывающей его непонятной болезни.

Нескончаема ночь. Порой Врангель бредит. А ему кажется, он в полном сознании принимает родных, друзей и соратников, приглашенных им самим на встречи.

Болезнь подкралась внезапно, усыпила всех и его самого своей простотой. Ну, что особенного: простудился, легкий грипп! И внимания обращать не стоит. До болезни он, несмотря ни на что, оставался самим собой, оставался Врангелем. И вот теперь расхворался окончательно. Он стал немощен, безволен, слаб, хил. Прикован к постели, и неизвестно, когда врачи разрешат ему подняться и вернуться к полноценной человеческой жизни...

Глава четырнадцатая. РУССКИЙ ДОМ В ПАРИЖЕ. ЕГО ОБИТАТЕЛИ И СОСЕДИ

1

Один недостаток имелся в очень необременительной работе Белопольской: в любой момент дня и ночи она могла понадобиться сумасшедшей Доротее. Поэтому, словно офицер при осадном положении, отлучаясь, она обязана была докладывать княгине Вере, где будет, сколько времени и как ее сыскать немедля. И хотя никаких особых дел ее жизнь нынче не содержала, в душе Белопольской, несмотря на безбедное и довольно веселое существование, зрел и кипел протест, который — уж она-то себя хорошо знала — должен был вот-вот найти выход. Понимая, что совершает очередную глупость, она сознательно шла навстречу ссоре. Ей нравилось по мелочам возражать Доротее Пенджет и злить ее по пустякам, не торопиться выполнять все ее бредовые приказания. Странно, однако, чем чаще Ксения «закусывала удила», тем больше привязывалась к ней американка. И все же Ксении приходилось соблюдать договоренность — предупреждать заранее обо всех отлучках, сообщать адреса. Вечера всегда принадлежали Доротее. Имелось, пожалуй, лишь два исключения. Однажды она вновь посетила Тургеневскую библиотеку, где с удивлением узнала, что многие советские писатели издаются ныне берлинскими издателями, и получила несколько книг на просмотр, ибо читать их у нее не было ни времени, ни особого желания: первым оказался роман Алексея Толстого «Хождение по мукам», про который много писали и много говорили. Граф-де, вернувшийся в Россию, переделывает все написанное в Парике по указке большевиков, которые все белое заставляют его представлять черным. Ксения открыла том, увидела описание Петербурга — у нее сжалось сердце, и она поспешно отложила книгу...

Во второй вечер она пошла на доклад о Льве Николаевиче Толстом и толстовстве, который делал Бунин. Бунина печатали, им гордились все русские. На трибуне появился не молодой уже, но необыкновенно красивый человек, сдержанный, с холодной улыбкой. Бунин заговорил — проникновенно, глубоко, убежденно, блистательно. И с первых фраз покорил аудиторию...

Иногда, если получалось, Ксения навещала и своих друзей в «Последних новостях». Выпивала с ними чашку кофе, обменивалась новостями. Они иронизировали друг над другом и над очередной сенсацией, сообщенной прессой...

Ни американке, ни Вере Кирилловне найти компаньонку не представляло никакого труда. Более того, если требовали срочные обстоятельства, за Белопольской посылался и таксомотор.

Однажды около полудня служанка доложила: Ксению Николаевну возле дома ожидает господин. Ксения задрожала: первая мысль ее была почему-то о братьях.

— Венделовский Альберт Николаевич, настоятельно просит принять его, — добавила служанка.

— Передайте господину, я выхожу, — сказала она.

Фамилия показалась Ксении знакомой, и, выглянув из окна дома, она тотчас узнала: этот Альберт Николаевич имел какое-то отношение к Врангелю и был представлен ей недавно — то ли на «русском оперном сезоне», то ли в балете, а скорей всего во время проведения светской лотереи. «Зачем, интересно, я ему понадобилась?» — подумала Ксения. Почему-то взволнованно окинула одним взглядом себя в зеркале, достала из сумки, легко коснулась пуховкой лба, носа, подбородка. И удивилась своей нервозности: можно подумать, встреча эта имеет для нее какое-то значение. Она, не торопясь, вышла на крыльцо.

— Я к вам, Ксения Николаевна. Дело безотлагательное, а я вынужден уехать в Берлин.

— Что же вам угодно? — против воли вспыхнув, спросила Ксения.

Она была удивительно хороша, и он залюбовался ею, задержавшись с ответом.

— Что же это за дело? — нетерпеливо повторила она.

Венделовский, сразу узнанный ею, выглядел сегодня не так, как при знакомстве. Он показался ей выше и прямее, подтянутый, в хорошо сшитом сером костюме, подходящем к его темному лицу и светлым глазам. Ксения, посмотрев на него с внезапно возникшим доверием, сказала, чтобы ободрить гостя:

— Значит, чужое поручение? А кто вы?

— Я? Хороший человек.

— Хороший человек — не профессия. А профессия?

— О ней чуть позже. Я хорошо знал вашего дядю, генерала фон Перлофа.

— Это не профессия. К тому же дядя мертв.

— Я выполняю его просьбу. Он хотел, чтобы я нашел вас и мы увиделись.

— Не спрашиваю зачем. Но вы не торопились: мы ведь встречались?

— Увы. Если признаться, всегда держал вас, насколько это представлялось возможным, в поле зрения.

— Теперь что-то изменилось и вы пришли?

— Совершенно верно, Ксения Николаевна. Теперь я выполняю поручение и другого известного вам человека.

— Кто же? Вы меня совсем заинтриговали, Альберт Николаевич. И я начинаю бояться вас.

— И совершенно напрасно. Не беспокойтесь! — сказал он горячо. — Я никогда ничем не обижу вас. Я обещал это другу вашего детства.

— Иван?! — обрадованно вырвалось у нее. — Он ведь был в Париже, я его видела. Где он?

— Он сразу уехал, Ксения Николаевна. Он просил меня передать вам этот сверточек и немного денег — все, что смог.

Ксения развернула обертку, раскрыла коробку. На красном бархате лежали хорошо знакомые ей с детских лет массивные серебряные часы с цепочкой и брелоками.

— Это все, что осталось после смерти Вадима Николаевича. Он был патриотом России. Вы можете им гордиться.

— И всегда гордилась. Какое счастье, что у меня останется память от него! Благодарю вас! — не сдержавшись, она внезапно поцеловала Венделовского в щеку. И оба смутились окончательно. Каждый, по-своему переживая случившееся, старался показать, что, собственно, ничего и не произошло — просто жест искренней благодарности, не больше.

— Что же мы стоим здесь, Альберт Николаевич? К сожалению, не могу пригласить вас к себе. Приглашаю в кафе — тут, рядом.

— Если это для вас не хлопотно, я с удовольствием. И вы расскажете мне о себе, хорошо?

— Не знаю, что и рассказывать. Пусть вас не вводит в заблуждение шикарный дом, где я живу.

— Я все знаю, — сказал он.

— Ох, что-то все вы знаете! — она взяла его под руку и повела по улице.

Они зашли в кафе. Официантка принесла поднос с кофейником, молочником, джемом, лимоном и двумя рюмками коньяка. Он невольно любовался каждым движением Ксении — точно рассчитанным, ловким и в то же время удивительно изящным!

— Вы — опасный человек, — продолжала Ксения. — Ваши таинственные исчезновения и появления, связи, знакомства. Я должна подумать, оценить все. Лучше вы рассказывайте о себе. Только правду! Иначе станем пить кофе молча. Столько вранья кругом. Все только и делают, что обманывают друг друга. Иногда без всякого повода и нужды, так просто. Вы, конечно, офицер? Я ничуть не удивлюсь, если сейчас окажется, что вы служили с кем-то из моих братьев.

— К сожалению, я не офицер и не имел чести служить с вашими братьями.

— Да, а вот вам лимон и джем. Клубничный! Его обожает княгиня Вера. А вы любите?

— Очень. Он пахнет детством.

— Итак? — очень серьезно сказала Ксения. — Я жду. Будете рассказывать?