Александр Грог - Время своих войн 1-2

Данная программа будет обкатываться в пробном режиме с проведением учений в течение ближайших трех лет. Если опыт будет положительным, начнется формирование постоянного Корпуса.

Кроме того, Пентагон объявил, что выделил два миллиона долларов четырем университетам в штатах Калифорния, Индиана, Миссисипи и Техас для обучения курсантов военных училищ иностранным языкам, в частности арабскому, русскому, китайскому, пушту и фарси…

(конец вводных)

----

— Сашка! Удивлять будешь?

— Ангольские вояки теперь объявились! — удивляет всех Сашка — Снайпер.

— Это что за хрень?

— «Командировочные по Анголе» требуют приравнять их к участникам войны.

— Как это? На каком основании?

— Одиннадцать тысяч вместе с гражданскими там побывало? Точка горячая? До сотни погибших имеется?

— Это, если вместе с гражданскими, бытовухой и прочими алкогольными отравлениями?

— Угу.

— Так сколько получается погибших?

— Почти один процент — тут чуточку недотянули.

— Недопили!

— Во дают! — восхищается чужой расторопности Леха. — У нас на путевых учениях или разведвыходе допуски до двух процентов потерь, а тут… Удивил!

— Не скажи, там тоже было горячо! — встреет Петька — Казак, успевший за свою жизнь отметиться буквально везде, и даже с кубинцами погондурасить.

— Климакс там такой — везде горячо было!

— Если в 1987 было, да в ноябре, то тех, кто участвовал, пожалуй, можно приравнять к бывалым, — не сдается Казак.

— Ну, так пусть ноябрьские от 87 года и ветеранят, остальные–то чего подмазываются?

— Ладно, заканчивайте вы, борцы с привилегиями! Проехали тему! Миша, что у тебя? Будешь удивлять?..

— Пропускаю.

Глаза не всегда зеркало. У Миши «под характер», должны бы быть телячьи — ан нет! — твердейшие глаза. Способен смотреть зачарованно, словно внимательный, но чуточку встревоженный ребенок, слушающий сказку на ночь — ту самую, любимую, что помнит наизусть и потому строго следит, чтобы в ней не пропустили ни слова, смотреть с укоризной, если обманули с окончанием, подменив обещанный счастливый конец. Так же трогательно, с легкостью, не меняя лица, ломает шейные позвонки, когда надо сделать быстро и тихо…

У Казака тоже, сколько бы не выпил, глаза такие же чистые, смотрит невинно, опять–таки по–детски — и что такому скажешь? Одним своим ясным взором способен в смущение вогнать…

У Лехи с серо–голубой мутнинкой, словно вот–вот наполнятся влагой, иногда растерянные — такие нравятся женщинам, могущие ввести в заблуждение кого угодно, и не понятно, как он с такими глазами умудряется все видеть, и даже «не видя» стрелять, всякий раз попадая…

У Седого глаза волчьи, или, скорее, волчицы — внимательные, те самые глаза, когда она смотрит на своих заигравшихся волчат. И проскальзывает в них некоторая виноватость за себя, за собственную необходимую кровожадность, без которой не выживешь, не вырастишь потомства…

У Извилины — усталые.

У георгия — уверенные, простые.

У Феди — простоватые.

В застолье приходит время и пустых речей.

— Нет пистолета, кроме «Стечкина», и сделал его Игорь Яковлевич. Нет автомата, кроме «Калашникова» и сделал его Михаил Тимофеевич. Нет группы злее группы Змея. Доказано по делам их и живы все… — заговаривается Лешка — Замполит.

Пьяного речь уже не беседа. Лехино слушается промеж ушей, нужными местами поддакивая, думая свое.

— Ну, завел свою старую песню — мусля недоделанный! — говорит кто–то неодобрительно. — Пока всего добротного, что в руках и мозгу перебывало, не перечислит, не успокоится. Зашла вожжа планшетная под…

И смачно уточняет — куда именно, каким узлом и что с ней теперь делать.

— Ничего, — плотоядно усмехается «Первый», вторя Седому. — С завтрашнего дня занятия по боевому расписанию!

— Злой ты, Воевода, весь в Седого, нельзя так с похмельными…

— И нет ГРУ, кроме ГРУ, даже когда нет его, — вторит Шестому номеру Седьмой — Петька — Казак. — И нет в нем имен — только клички собачьи!..

— Собака собаке рознь. Заканчивай волкодав, совсем растаксился — не в породу — растянул тост! Петрович, как хочешь, но высокого ты человеческого ума, только пока трезвый!

Казак не настолько пьян, как выглядит. Но беседа ломается–таки на отдельные «несанкционированные» бурчания. Вот и Миша — Беспредел выговаривает свое наболевшее:

— Я — добрый! Даже готов подставить вторую щеку!

— Да, иди ты?! — изумляется Петька.

— Точно–точно, но только за себя самого, а за государство я вам, бляди, зубы повыкрошу! — грозит он здоровенным кулаком в сторону стены, за которой, не иначе, грезится кремлевская…

Петьке — Казаку не дает покоя другая половинка шара:

За шкурку Буша отдам и душу, —

Не ради баксов, а просто так.

За шкуркой Буша в любую стужу

Поеду в Штаты как в свой кабак!..

Мечтать не вредно, лишь бы водка была хорошая…

— Слова народные! — убеждает Казак.

— Грамотно!

— А что? Неплохая пошаговая строевая… Можно и с присвистом. Кто–то лучше знает? Какую–нибудь новую пошаговую, но уже со смыслом? Извилина?

Сергея уговаривать не надо.

Умываем наспех руки,

Что отвыкли от сохи.

Не возьмет нас на поруки

Матерь Божья за грехи.

В три погибели согнулся

Петербург Всея Руси.

Обживают подворотни

Вездесущие бомжи.

Опасаясь черной сотни,

Входит в город Вечный Жид.

Глупый пес к нему метнулся,

Да не может укусить…

Выстрел снег обрушил с крыши.

Кровь собачья, что вода.

Кабы целились повыше,

Отпугнули бы Жида…

Не всяк весел, кто поет.

— Морда в грязи, в жопе ветка… — Кто идет? Ползет разведка! — Лешка — Замполит развлекается стишками детского периода, заставляя Седого морщиться, словно зажевал лимоном — стихи детства прилипчивы.

— Лексеич — зэ–тэ–ка! — слезно тебя прошу!

— Не трынди! Не лаптем щи хлебаем!

— Сергей! Прочти стихи, но чтобы про нас, чтобы за душу взяло, невмоготу это слушать!

Сергей читает тихо, заставляя остальных сдерживать дыхание.

Не я затеял эту драку,

Но в необъявленной войне

Я в полный рост иду в атаку

За жизнь и честь в моей стране.

Паду ли, выживу — едина

Моя с моим народом связь

И неразрывна пуповина…

Падет к ногам России мразь!

И воссияет храм небесный!

И у подножия его

Солдат, доселе неизвестный,

Возлюбит Бога своего.

— Опять из старых? Из классиков?

— Из современных, — улыбается Извилина. — Владимир Иванович Шемшученко.

— Не слыхал, — удивленно–уважительно говорит Петька — Казак.

— Скажи лучше про Америку — что она есть? — вопрошает пьяный Леха. — Только от того русского скажи, который там действительно был, и которому в этом деле верить можно.

— Есенину веришь? — спрашивает Сергей — Извилина.

— Этому верю! — тут же влезает Казак, — Он по России числился: и плакал, и жалел, и восхищался. Природный поэт! Не деланный!

Сергей тут же думает, что лучше про Есенина и не скажешь — действительно плакал о России всеми своими ранами души, и восхищался, и не «деленный» поэт, природный, словно родила его сама Россия, только не вовремя.

— А что, про Америку у него тоже есть, не только о России?

— Есть, — говорит Извилина, — такое вот…

Я тебе говорю, Америка,

Отколотая половина земли, —

Страшись по морям безверия

Железные пускать корабли

От еврея и до китайца,

Проходимец и джентльмен,

Все единой графой считаются

Одинаково — бизнесмен!.. Биз–нес–мен!

На цилиндры, шапо и кепи

Дождик акций свистит и льет.

Вот где вам мировые цепи!

Вот где вам мировое жулье!

Если хочешь здесь душу выразить,

То сочтут: или глуп, или пьян.

Вот она мировая биржа!

Вот они, подлецы всех стран!

— Эх, исчезли кудрявые! Где ты, кудрявая Русь?

— Кудри вьются при хорошем житье, — гнет свою политику Замполит.

— Ты это африканцам скажи! — перечит ему Казак.

— В Африке и жук мясо…

Казак смачно с удовольствием повторяет слово в слово, похлопывая ножом о ладонь:

Я тебе говорю, Америка,

Отколотая половина земли, —

Страшись по морям безверия

Железные пускать корабли!

— Скажи еще что–нибудь от него. Ведь пророк был, от него каждое слово ценно!

— Не каждое, — возражает Сергей — Извилина. — Только к моменту. Историческому моменту. Например, это…

В жизни умирать не ново,

Но и жить, конечно, не новей…

Словно роняет на пол строки, не следя куда закатятся, и умолкает, задумавшись о своем…