Аркадий Крупняков - Марш Акпарса

Читает дьяк грамоту гнусаво, спешно, Санька переводить не ус­певает, то и дело вытирает вспотевший лоб.

—     ...Князей и тысяцких и сотных воевод черемисских, а також чувашских и казаков жалует царь-государь шубами с бархаты с золотом, а иным чувашам и черемисам камчатны и атласны, а мо­лодым однорядки и сукна, и шубы беличьи, а всех Государь жалу­ет доспехами и копьями и деньгами. А Большому князю черемис­скому Акубею Тугаеву Государь жалует панцирь легкий чистого серебра».

Слуги вносят в палату высокие короба. Алексей Адашев откры­вает первый короб, вынимает панцирь и подносит царю. Царь кива­ет головой, показывая на Аказа.

—     Прими сей дар от Великого Государя, Аказ, сын Тугаев,— говорит Адашев и передает панцирь Аказу.—А также шубу бар­хатную с золотом прими.

Аказ с поклоном взял дары. Шубы дарят Магмету, Янгину и Саньке. По палате идет легкий шум. Царь встал с кресла, оглядел посольство. Стало тихо. Бояре подхватили царя под руки, и он по­кинул палату.

Адашев остался одаривать остальных послов...

Когда Ешка вернулся в посольскую избу, там уже никого не было. Бухнулся под лавку, сразу заснул. Сколько спал —не знает. Проснулся —в голове пудовая тяжесть, в теле ломота и дюже до ветру надо. Схватил чью-то шапчонку, натянул, выскочил на двор, огляделся, забежал за угол. Не успел застегнуть штаны — перед ним подьячий Посольского приказа.

—     Ты кто?

—     Ась?

—     Откуда, спрашиваю, взялся?

—     Да вот выбежал посмотреть. Посольство мое куда-то задева­лось, никак не найду. Сказано — проспал.

—     Посольство твое у царя на пиру.

—     Ах, пропади они пропадом! А меня тут единого оставили.

—     Уж не Ешка ли?

—     Яз — оный самый Ешка.

—     Иди в избу, там тебе малиновый кафтан оставлен, бархат­ная шапка с мехом, и велено тебя на пир проводить.

—     Так что же ты, приказная строка, до се молчал! — И Ешка бросился в избу.

Не успел Ешка подойти к теремному дворцу, где шел пир, как увидел, что опоздал. С крыльца спускались захмелевшие Аказ с Янгином, Самька с Магметом и другие послы. Ешка плюнул в сторону от досады.

—     Эх, мать твою...— глянул на подьячего, осекся, смиренно из­рек:— Ох-ох-хо-о-о! Грехи наши тяжкие... Видно, голодному спать придется.

—     Не охай. Ты что, обычай не знаешь, что ли? Все, что на пи­ру не съедено, не выпито — все в посольскую избу принесут. Иди обратно и не тужи. У нас, брат, со времен покойного Василия Ива­новича заведено—кормить послов до отвала. Тут, я тебе скажу, такое бывало: иные послы от премногой еды богу душу отдавали.

Подьячий не соврал. Слуги принесли в посольскую избу множе­ство еды и питья и снова принялись угощать послов. Через час Ешка, довольный, сытый и пьяный, лежал под лавкой и пел песни вперемежку по-русски и по-черемисски. Послы, которые не успели свалиться, подтягивали.

Адашев подошел к подьячему, сказал:

—     Без моего ведома со двора никого не пускай. А то почнут шататься средь многолюдства и дары государевы, не дай бог, в ка­баках оставят.

Аказу на пиру с государем перемолвиться не пришлось. Не до этого было. Царь послал ему хлеб-соль со своего стола по обычаю, а через Адашева передал: завтра прийти к нему на обед с братом, главным послом и толмачом...

Обедал царь поздно. Почти в сумерки Саньку, Аказа, Магмета и Янгина к царю повел тот же Адашев. В теремном дворце уже зажглись огни. Адашев вел послов проходными сенями под низки­ми сомкнутыми сводами. Минули Гостиную палату, где царь «си­живал с бояры», и прошли в престольную палату, где изредка в знак особой милости принимались иностранные послы. Сюда без зова царя никто входить не смел.

Царское кресло в Красном углу пустовало, Иван Васильевич сидел за столом с двоюродным братом Владимиром Андреевичем Старицким. По правую сторону от царя — Макарий. На седой го­лове митрополита белый клобук, на плечах черная шелковая ман­тия. От груди до самого низа мантии пущены три широкие белые каймы в знак того, что из уст и сердца служителя Христова текут ручьи учения, веры и благих примеров.

Сейчас Иван был не в духе. Только что перед обедом донесли царю, что Володимерко Старицкий, его двоюродный брат, хвалился на игрищах, что скоро его, Володьку, посадят на трон, а Ивана пошлют в монастырь, потому как рожден он не от Василия князя Ивановича, а от какого-то монаха, не то протопопа, с которым Елена Глинская блудничала. А Василий князь Иванович будто к рождению детей был и вовсе не способный. Иван схватил донос­чика, велел позвать Володьку Старицкого, а тот, богом клянясь, от сей хулы отказался.

Несмотря на расстройство, царь обедать с послами пошел.

Послы вошли, поклонились царю. Иван будто сего не заметил. Адашев указал послам место от царя в отдалении за отдельным столом. На другой конец царского стола сели Курбский, Шигоня и Сильвестр. Иерей смотрел на инородцев зло, потряхивал гривой. Вошел стольник с большим серебряным тазом, на плечах — по по­лотенцу. Царь омыл руки, вытер. Полотенце положил на колени. В этой же воде ополоснули руки и остальные.

—     Благослови, владыка, нашу трапезу,— сказал царь, и Мака­рий, встав, троекратно перекрестил стол и снова сел.

Вино налили в кубки, царю в широкую золотую чашу. Он при­поднял чашу над столом, сказал:

—     Во здравие земли Русской и веры православной.

Все подняли кубки и выпили. Митрополит перекрестил свой ку­бок, но пить не стал — нельзя.

Слуги внесли в палату на дорогих подносах мисы со стерля­жьей ухой, с поклоном поставили перед гостями.

После ухи снова наполнили бокалы, и снова царь сказал:

—     За одоление недруга нашего — казанского хана!

А слуги уже вносили жареных лебедей.

Царь ел мало. Он поковырял вилкой лебедя, отломил крылыш­ко, но есть не стал. Вдруг спросил Аказа:

—     А князь Плещеев украденное твоим людям вернул?

Аказ и так еле справлялся с непривычной ему вилкой, а тут и совсем выронил ее из рук. И было отчего. Он растерялся и не знал, что ответить царю. Сказать, что вернул — он не мог, плещеевские ратники уж давно взятое поели, а как скажешь правду, если гос­тил у того князя? И Аказ молчал, поглядывая то на царя, то на Саньку.

—     В прошлом году друг мой Аказ говорил, что он не умеет лгать. По глазам вижу, что Гришка волю мою не сполнил.

—     Великий государь! Ты его прости. По незнанию, а не ради зла он сделал это. А людям тем, у кого князь ясак взял, мы всем народом помогли.

—     Помогли вы тем людям или не помогли, а князь пусть сам все, что взял, обратно привезет, чтобы другим неповадно было. Ты слышал, Алеша?

—     Будет сделано, государь.

—     Скажите, мои послы, вот вы говорили, что встанут на мою сторону ваши два больших полка. А вера в своих людей у вас есть? В тяжком и опасном бою могу ли я на них положиться? Обопрусь я на них в деле ратном, а они из-под руки моей выско­чат, воинов моих под удар подведут.

—     Мы людям своим верим! — ответил Аказ.

—     Во Свияжске ты тоже так думал, а как поднес боярин тебе дулю — они и разбежались все, да его же, боярина, людей побили.

—     Тогда жалованной грамоты не было, государь.

—     Я это не в упрек сказал, а к тому, что не мешало бы в бою ваши полки проверить. Вашего же спокойствия ради.

—     Повелевай, государь.

—     Вернетесь в Свияжск — малый походец на Казань сотворите. Там сами увидите, пойдут ли ваши воины в большое дело. С вами никто из моих воевод не пойдет — сами полки ведите.

—     Спасибо за доверие, государь. На Казань мы сходим.

—     А теперь, Шигоня, ты скажи, что можно сделать, дабы вет- лужская и кокшайская черемиса с нами в дружбе жила?

—     Пусть Аказовы люди, государь, почаще и поболее в ту сто­рону ходят и о твоем жаловании лесным людям рассказывают. Народ там живет свободолюбивый, и токмо добрым словом да благим примером их на нашу сторону повернуть можно...

—     Слышишь, Янгин? Я твое прошлое обещание помню.— И царь погрозил Янгину пальцем.— Наобещал ты мне три короба, а где эти ветлужские черемисы? Слово не сдержал.

—     Ты, государь, однако, тоже обещал тогда много, а грамоту только ныне дал.

—     Ишь ты! — Царь охмелел и подобрел.

—     Не обижайся на него, государь. Молод еще, не ведает, что говорит.

—     Правду говорит. Грамоту мне бы давно следовало им дать. Не успеваю.— И, снова обратившись к Янгину, добавил:—Женился, поди?

—     Нет еще,— смущенно ответил Янгин.