Аркадий Крупняков - Вольные города

—      Это так, моя душа. И хан Саип-Гирей и весь Диван это по­няли.

—      И как не понять! — воскликнул Алим, вступая в беседу.— Ярлык хана не что иное, как повеление Саип-Гирею освободить престол и уйти из Казани добром.

—      И мы будем удивлены, если ты скажешь, что тебе не веле­но встать на место Саип-Гирея и управлять Казанью, — добавил мурза.

—      Могу я надеяться на вас, благородные Ширины? — спросил < афа после некоторого молчания.

—      Иначе зачем же нам было приходить сюда и начинать этот разговор? — воскликнул Кучак.— Мы хотим, чтобы Саип-Гирей ушел из Казани.

—      И чтобы ты сел на его место,— добавил Алим.

—      Вы мудры и проницательны. Мне велено сменить Саип-Ги­рея, но не сейчас. Благословенный брат мой Саадет-Гирей знал, что Саип трона по своей воле не отдаст, и потому он повелел от­мять у него войско, на которое нам нельзя надеяться, оно может быть подкуплено Саипом. Придет срок — и сюда прибудет новое войско с повелением о замене и тогда...

—      Тогда может быть братоубийственная война. Зачем гневить аллаха,— сказал Кучак.— Лучше сделаем по-иному. Я сейчас же ночью пойду к хану и скажу, что еду в Крым. Без меня Саип-Гирей здесь не останется, и тебя завтра же попросят заменить его. Со­гласен ли ты?

—      О великий мурза, речи твои мудры и радуют мое сердце, но я знаю, что многие коренные казанцы не любят Гиреев, и как я останусь без джигитов, казанцы зарежут меня, как барана.

—      Да будет известно тебе, отважный Сафа-Гирей, что джиги­ты Саип-Гирея совсем не его джигиты. Они мои. И я лучшую часть их оставлю тебе под рукой моего сына Алима.

—      Зачем же тогда тебе уезжать из Казани?

—      Я поклялся на Коране, что буду охранять жизнь хана, и по­тому обязан проводить его в Крым. Потом вернусь сюда и буду те­бе опорой.

—      Хорошо, я согласен.

—      Оставайся с миром, Сафа-Гирей! — торжественно и враз проговорили Кучак и Алим и, поклонившись, вышли.

Все случилось так, как должно было случиться. В зале сове­та и суда на следующее утро Саип-Гирей отказался от трона и по­советовал принять на ханство брата Сафу. Церемония переда­чи ханской тамги проходила с удивительной поспешностью. Когда Сафа заговорил о ханской казне, Саип-Гирей, сославшись на спеш­ный отъезд, сказал, что казну передаст новому хану казначей. Тот утвердительно кивнул головой и, когда Саип-Гирей, простившись с Диваном, вышел, сказал, что передать казну очень легко, ибо она пуста.

Сафа-Гирей чувствовал, что гут дело нечисто. По тому, как, пряча глаза, говорили о своем согласии члены совета, по тому, как сеид спешно читал молитву, и по тому, как усмехались мурзы, ко­ренные казанцы, было видно, что происходит какой-то обман.

Так оно и вышло. Когда Сафа принял тамгу, сел на трон, по­целовал соответствующие страницы Корана и мурза Кучак вос­кликнул: «Да будет в благоденствии твое царство, о славный из Гиреев», с передней лавки поднялся диван-эфенди и сказал:

—      Прибыли гонцы с важными вестями. Они с ночи ждут при­ема у хана.

—      Хан примет их завтра,— ответил Кучак.

—      Почему завтра? Пусть входят, если их вести важны,— вла­стно произнес Сафа.

В зал вошли двое. Гонцы упали на колени перед Сафой, под­ползли к трону и, поцеловав носки его сапог, замерли.

—      Говори ты,— произнес новый хан и указал носком сапога на одного гонца.

Тот поднял голову и тихим голосом, будто в беде, о которой он хочет рассказать, виноват сам, начал:

—      О владыка правоверных, могучий и славный! Позволь мне сказать, что русская рать движется на Казань и не позднее чем через сутки будет под стенами города.

Все, кто присутствовал в зале, впились глазами в хана и ожи­дали, как он воспримет эту страшную весть, от которой можно упасть духом, даже находясь среди сильного войска. А этот хан безоружен.

Но ни один мускул не дрогнул на лице Сафы-Гирея. Он спокой­но переложил Коран из одной руки в другую и спросил гонца:

—      Велика ли рать?

—      Сто пятьдесят тысяч воинов, великий хан.

Сафа поднял ногу и ткнул носком сапога второго распростер­того перед ним гонца.

—      Теперь ты говори.

—      Знай, могучий и мудрый, что там, где Сура впадает в Волгу, русские люди начали строить крепость и ввозят в нее запасы еды и оружия.

—      Больше нет гонцов?

—      И этих вестей достаточно, великий хан! — грустно произнес шван-эфенди.— Мы не удержим город. Надо виниться перед рус­скими.

—      Кто еще думает так?

С лавок встали несколько мурз и беев.

—      Все, кто думает так, могут уходить. Отныне это совет вой­ны, а в нем трусы нежелательны.

—      Нет, мы не трусы! — воскликнул мурза Булат.— Но пусть скажет хан, какими силами он будет противостоять русским?

—      Я немедля пошлю догонять ушедшее войско и именем Са- пцет-Гирея возвращу его. Гонцы пойдут дальше, в Крым, и уже через месяц мой брат бросит на Москву всю орду, и тогда посмот­рим, усидят ли здесь воины Москвы.

—      Месяц—большой срок,— сказал Булат,— как продержаться  столько?

—      Если среди нас не будет трусов и предателей, мы закроем порота города и дождемся подмоги.

К трону подскочил мурза Япанча и, протягивая хану саблю, го­рячо проговорил:

—      Благослови мою саблю, великий хан, и отпусти меня из Казани. Я пойду к черемисам, подниму их всех, и мы не допустим к Казани русских.

Сафа-Гирей посветлел лицом, поднялся и, отстегнув от ремня гною саблю, передал ее Япанче.

—      Бери мою, храбрый мурза, и да аллах тебе поможет. Иди, времени не теряй.

В зале поднялся шум. Мурзы подбегали к трону, подавали хану свои сабли. Хан целовал их и возвращал обратно, отдавая приказы.

Кучак незаметно вышел из зала, а через час вместе с Саип-Гиреем они были далеко от Казани.

НА ПРАВОМ БЕРЕГУ ВОЛГИ

Весна подошла с правого берега Волги.

Отзвенела ледяными сосульками по бурому снежному насту, прошумела теплыми ветрами по всей лесной стороне. Широкие ручмы облила солнцем. В оврагах и чащобах все еще лежал снег, ни стоило только сбросившей лед реке дохнуть теплом, как сразу зацвел орешник, опустив ВНИЗ длинные желто-серые КИСТИ. Про­шит лесные поляны, окинулись светлой голубизной. На них стайками грелись зайцы, меняя белый покров на серый.

А потом как-то незаметно в горный лужай старого Туги пришло лето.

От берегов Суры до берегов Юнги раскинулась земля богатого Туги. Все люди лужая от него зависимы. Каждый что-нибудь да ему должен. Поэтому всю весну и все лето на Тугаевых полях ра­ботают его должники. Только осенью, в сезон охоты, нет на полях работников, но и в лесу люди тоже Тугу не забывают. И белку для него бьют, и лису.

А за советом к Туге даже из соседних лужаев хозяева ездят. Особенно из тех, что поменьше да победнее. За Юнгой, к примеру, приткнулся маленький лужай Боранчея, за Нужой — селенье, где правит Сарвай, еще дальше — илем под рукой Аптулата. Все они Тугу считают и сильнее себя, и мудрее. Не только за советом, но н молиться богам они съезжаются в Нуженал.

Место, где Туга поставил свое кудо,— лучше не сыскать. Спра­ва течет шумливая, сбегающая с гор Юнга, сзади — тихая лес­ная Нужа. Перед жилищем — полукруглая поляна, покрытая гу­стой травой. Поляну окружают лесные яблони, дальше густые за­росли орешника. Слева до самой березовой рощи выжженная земля, тут же посеян овес. В роще — жилище богов и добрых ду­хов. Сюда будут приходить поклоняться богам все люди старого Туги. Благо и они поставили свои жилища по соседству, на дру­гом берегу реки.

Говорят, что раньше семья Туги была многочисленна. Потом старуха умерла, дочки вышли замуж, и теперь осталось у него три сына: Аказ, Ковяж и Янгин.

И с ними хлопот немало — воспитать надо настоящими муж-' чинами.

Вот сегодня идет старый отец на поляну к священной роще, чтобы посмотреть на утреннюю стрельбу младшего, Янгина. Есть старый закон предков — юноше не давать еды до тех пор, пока не поразит цель. И в каждой семье все неженатые парни по утрам выходят на поляну. У каждого только девять стрел. И если все они пойдут мимо цели, парню не дадут еды целый день.

За старшего отец не беспокоился: Аказ — лучший стрелок в этих лесах. Хорошо стреляет и Ковяж. А вот Янгин...

На освещенной утренним солнцем поляне стреляли Ковяж и Янгин. Отец, не показываясь, стал глядеть на сыновей.

Ковяж держит колчан младшего брата и подает из него стре­лы. Стрел в колчане осталось всего три. Янгин поднял лук, прику­сил губу и, сдерживая волнение, прицелился в небольшой кусок бересты, приколотый к осине, затем резко разжал пальцы. Стрела, мелькнув оперением, затерялась в кустах. Опять мимо! Янгин, не глядя на насмешливую улыбку брата, кивнул головой, чтобы тот подал ему еще стрелу.