Марк Еленин - Семь смертных грехов. Роман-хроника. Расплата. Книга четвертая

Она происходила из семьи простого многодетного крестьянина Курской губернии Василия Винникова. Жизнь Надежды Плевицкой, в противоположность Миллеру, была полна легенд. Окончив три класса сельской школы, она пела в хоре Троицкого монастыря. Затем, сбежав из опостылевшего монастыря, внезапно вступила в... бродячую цирковую труппу, служила горничной у купца, пела в Киевском русском коре, где выдвинулась, стала солисткой и вышла замуж за бывшего премьера Варшавского театра Эдмунда Плевицкого. Далее — хор Мицкевича, выступления в московском ресторане «Яр» и быстрый путь к славе лучшей исполнительницы народных песен: успех на нижегородской ярмарке (где ее заметил Собинов), еще больший успех на концертах в Петербурге и Москве, триумфальные гастроли по России. Ее исключительно высоко оценила пресса. Она была замечена Шаляпиным и Горьким, Станиславским, Николаем Вторым и придворной аристократией. Плевицкая становится кумиром в России. Ее талант ставили превыше всех политических партий, ее провозгласили «усмирительннцей парламентских бурь». «Единственная», «несравненная», «божественная»!.. Сила Плевицкой была в ее простоте и обаянии, музыкальности и, конечно же, голосе: гибкое, необыкновенно сочное меццо-сопрано, от полушепота до удалых и по-деревенски задорных, лихих выкриков. Так полнозвучно, нежно и доверительно еще никто не пел на русской сцене. Дореволюционные газеты описывали Плевицкую: «На эстраде простая, даже некрасивая русская женщина, не умеющая как следует носить своего концертного туалета. Исподлобья, недоверчиво глядит она на публику, заметно волнуется, но вот первые аккорды — и певица преображается: глаза горят огнем, лицо становится вдохновенно-красивым, появляется своеобразная грация движений... Довольно стройная, но мощная фигура с начесанными вокруг головы густыми черными, блестящими волосами, с черными глазами, большим ртом, широкими скулами, крутыми, вздернутыми, приподнятыми ноздрями. Говор — самый чистый, самый звонкий, самый очаровательный, самый русский! У нее странный и оригинальный жест: она заламывает пальцы, сцепивши кисти рук, и пальцы живут, говорят, страдают... Сильная драматическая игровая сторона ее исполнения».

Во время войны с германцами Плевицкая добровольно пошла на фронт под Ковно сестрой милосердия. Концерты, которые она давала на театре боевых действий и в госпиталях, неизменно встречали восторженный прием. Она стала любимицей и в армии. Восторженные почитатели буквально носили ее на руках, называли «нашим солдатским соловьем». Слушателям импонировал новый наряд любимой певицы — форма милосердной сестры, сменившая обычный сарафан с высоким кокошником или платье с меховым воротничком и скромной белой вставкой на груди, лишенное всяких драгоценных украшений, разве что короткой ниткой жемчуга или заветный медальон-талисман на золотой цепочке...

К этому времени относится второй брак Плевицкой с молодым офицером Левицким, сыном начальника одной из пехотных дивизий на участке Юго-Западного фронта. Позднее Левицкий перешел на службу в Красную Армию, командовал пехотным взводом, а Плевицкая выступала перед красноармейцами в Курске и Одессе. Летом 1919 года, во время боев под городом Фатеш Курской губернии, муж и жена ночью перебежали к деникинцам. Левицкого чуть было не расстреляли в суматохе ночного боя, и лишь вмешательство «кумира армии» спасло его...

Плевицкая полностью разделила судьбу Белой армии — наступление на Москву, бегство к югу, трагедию Новороссийска, эвакуацию из Крыма. И позднее ее удел — тяжелая константинопольская жизнь; Галлиполийский лагерь, где содержались русские воинские континенты; расселение частей на Балканах; наконец, Европа и не слишком обеспеченная жизнь во Франции. Множество изнурительных поездок: сольные концерты, исполнение русских песен для разных граммофонных фирм Старого и Нового Света. Третье замужество — брак с генералом Скоблиным — казался всем невероятно счастливым. Разумеется, генерал Скоблин обожал свою жену и для него она была не просто женщина — великая артистка. У нее должны быть свои слабости. Она любит дорогие украшения, драгоценности — ив будничной жизни, и при торжественных встречах с друзьями. На эстраде же она — сама скромность. Он никогда не мог всерьез подумать о том, что такая женщина станет его женой, что лучи ее славы падут на неприметного ничем армейского офицера.

Надежда была своенравна, порой вспыльчива и даже резка. В ее речи то и дело проскакивало простонародное словцо (сказывалось ее крестьянское происхождение, начало творческой карьеры, когда ей приходилось вращаться в среде подгулявших купцов, хористок, цыган на нижегородской ярмарке).

Став ее мужем, Скоблин сумел раз и навсегда отринуть от себя ее прошлое. Он никогда не вспоминал о начале ее карьеры, о первом или втором ее муже. Он запретил себе думать об этом. Хотя жена была старше его больше чем на двенадцать лет, он не только любил ее, неустанно восхищался ею, боготворил, с радостью готов был исполнить каждую се просьбу, угадать желание, не удивляться любой женской прихоти. Он стад ее первым советчиком во всем: и в выборе нового наряда, и в определении маршрута ее будущего турне, и даже в самом обыденном — в том, кого и куда следует пригласить в ближайшее воскресенье. Он никогда не переставал восхищаться ею, словно она всегда была существом высшего порядка. Никогда не мог забыть, с каким энтузиазмом несли ее на руках после концерта в Галлиполи молодые офицеры и долго бежали за автомобилем; ему неизменно импонировал поистине царственный жест, когда она протягивала руку для поцелуя: ведь ее руки почтительно касались Шаляпин и Собинов, знаменитые писатели и уста самого монарха, государя императора Николая Романова...

Надежда Васильевна, казалось, совсем не меняется. (Он-то знал, чего ей это ежедневно стоило!). Она неустанно ухаживала и следила за собой, своим лицом, руками, фигурой. Она выглядела много моложе сановной Лидии Кутеповой или Натальи Миллер — располневших, превратившихся в гарнизонных офицерш, которых называла своими подружками, а на деле не очень и жаловала.

Плевицкая звала мужа с неизменным почтением Николаем Владимировичем или Николаечкой Владимировичем. При посторонних постоянно демонстрировала внимательную предупредительность, интерес, покорность. И постоянное восхищение по поводу любых его высказываний, рассказах о планах реорганизации Воинского союза, установлении более прочных контактов через «Внутреннюю линию» с соответствующими специальными службами Италии и Германия... Да, Скоблин и Плевицкая считались по-настоящему счастливой супружеской парой, дружным брачным союзом, где жена во всем дополняла мужа. И лишь в самое последнее время словно кошка пробежала между супругами. Когда это началось? Да гад-два назад, не более. И с сущего пустяка. С того временя, как появился в их доме этот бескорыстный богач, любитель русских народных песен, меценат, готовый чуть ли не каждый день приходить к мадам на помощь — жертвовать свои несчитанные франки и доллары на любое милосердное дело. Этот невзрачный еврей с трудной фамилией Этингон (или Эдигтон — Скоблин вечно путал) представлялся человеком ученым, опытным психиатром, страстным исследователем Фрейда и его любимым учеником, доктором, имеющим институт в Палестине, несколько богатых и больших магазинов (меховой и готового платья).

Сначала генерал предположил, что перед ним разыгрывается обычная история: его жена влюбляла в себя многих людей — льстящая психология стареющей женщины. Но собственные наблюдения и некоторые данные, получаемые от близких генералу людей, доказывали: Макс Этингон ничего не добивается от Надежды. Он — платонический воздыхатель. Скоблину стало также известно, что Макс родился в России, более десяти лет был личным секретарем знаменитого Фрейда и очень серьезно занимался наукой, в которой преуспел значительно, став известным в мире психиатром. Его богатство объясняли успехами в торговле мехами. И коммерческой деятельностью его брата Леонида Этингона, тоже меховщика — личности еще более значительной, более богатой. Соединение занятий психиатрией и торговлей мехами делало Этингона человеком незаурядным, даже загадочным. Может быть это и нравилось Надежде Васильевне. Скоблин был равнодушен к Максу Этингону, хотя принимал его у себя, старался казаться приветливым и по-русски хлебосольным хозяином. Но что-то все же настораживало его, подсознательное ощущение опасности, исходящее от его неказистого, на вид добродушного и весьма почтенного человека. И лишь однажды, не так давно, проводив гостя, Николай Владимирович, не сдержавшись, сказал жене, что частые посещения этого невеликого потомка Адама, брата сынов иудейских, может вызвать ненужные и неправильные разговоры в среде русских дворян, способные подорвать реноме Скоблина.