Марк Еленин - Семь смертных грехов. Роман-хроника. Соль чужбины. Книга третья

— Вы были в Венгрии, ваше превосходительство. Затем, как стало известно, направились в Софию. Я не имел права задерживать операцию.

— Итак, вы посетили столицу Совдепии. Что ж, рассказывайте о тех событиях. Готов выслушать все. Старайтесь не упустить ни одной важной детали. Итак.

— Все же не смею занимать внимания вашего превосходительства. Одно из западных «окон»... поездка на телеге до железнодорожной станции и далее — варварским поездом. Короче, я прибыл в Москву.

— Ваши впечатления о Москве.

— Признаться, я несколько... Как бы это сказать? Был ошеломлен, поражен, что ли. Нэп, введенный Ульяновым, помог большевикам довольно крепко встать на ноги.

— Как это вы поняли? За один день? Вы проницательны, полковник, — Кутепову был снова неприятен поворот, который принимал разговор, но полковник, казалось, не заметил и этого.

— Конечно, два дня — мало, ваше превосходительство, — сказал он так, будто от его наблюдательности в данном случае зависела его честь разведчика. — Но глаза никогда еще не подводили меня. Люди на улицах, движение транспорта и обилие моторов, магазины, торгующие весьма бойко разнообразными товарами, общее настроение толпы, наконец...

— Хорошо, хорошо, полковник! Никто не сомневается в вашей прозорливости и способностях. Попрошу вас эти соображения изложить мне письменно.

— Слушаюсь!

— Переходите к сути рассказа, — милостиво кивнул начальник РОВСа. И заключил, придав лицу обычное, хмурое выражение: — Информативно. Самое главное.

— Мне удалось через «Беспалого» установить контакт с Издетскнм в тот же день. Встреча была назначена на Петровке, второй четный дом от Кузнецкого моста. В два часа пополудни.

— Рукой подать и до Лубянки, — не удержался от реплики Кутепов. — Москва вам мала показалась?

— Я тоже удивился. Однако, как показали последующие события, логика встречи именно в этом месте имела определенный смысл. Издетский, случайно встретив Калентьева, выследил его и принял самостоятельное решение ликвидировать.

— Эта неограниченная самостоятельность принимаемых решений... Хм... Хм... А если тот, которого мы называем Калентьевым, в свою очередь выполнял спецзадания РОВСа? И тут какой-то ротмистр принимает решение. Представляете, какая могла произойти накладка?! Я знаю Калентьева с девятнадцатого года — возможно, он выполнял даже лично мое задание в Москве? И тут Издетский... Решил сорвать его?! А?

— Ротмистр исключил ошибку. Он довольно долго следил за... — Монкевиц хотел было сказать: «за вашим эмиссаром», но раздумал, не желая еще более злить начальника, — ...за Калентьевым. Тот ходил на Лубянку ежедневно, как на службу. И потом — орден. Его удостаиваются наиболее преданные режиму большевики, выполнившие чрезвычайно важные боевые операции. И фотография. Слишком много совпадений.

— Приступайте же, наконец, к сути!

— Ровно в два я прибыл в назначенное место. Издетского не было. Меня это насторожило. Однако через пять минут он проехал мимо в открытом авто, за рулем, сделав вид, что меня не заметил. И вскоре тихо проследовал по Петровке в обратном направлении. Авто и его непонятные манипуляции насторожили меня еще более. И то, что с его стороны не было сделано никаких знаков для меня, хотя он не мог меня не видеть. Я уже собрался несколько отдалиться от места встречи, но тут заметил в третий раз его авто, на значительно большей скорости следующее в сторону Кузнецкого моста. У перекрестка Издетский, еще увеличив скорость, явно намеренно, сбил неизвестного в светлом костюме. Удар оказался настолько сильным, что человека отбросило с проезжей части. Он ударился о фонарный столб и потерял сознание, хотя, полагаю, был еще жив.

— Предполагаете или точно жив? — Кутепов продолжал почему-то гневаться, точно пострадавший действительно был его человеком и продолжал испытывать Монкевица.

— На какой-то момент Калентьев — а это оказался он — потерял сознание. Издетский сделал мне энергичный жест, чтоб я без промедления приблизился. Я выполнил его просьбу. «Помогите, быстро, — сказал он. Пока не собрался народ». — «Вы рискуете собою и мной, — шепнул я, поднимая тело. — Он не жилец».

Мы втащили пострадавшего в машину. Издетский вскочил за руль, и мы помчались Столешниковым переулком в сторону Тверской. Я обернулся. Калентьев не подавал признаков жизни, в углу рта застывала кровь. Я обратил внимание Издетского на опасность поездки по Москве — днем, с трупом — и на необходимость как можно скорей избавиться от него. Ротмистр свернул под арку. Мы оказались в глухом дворе. Издетский тотчас кинулся к Калентьеву и стал встряхивать его, повторяя: «С кем ты был связан у нас? Отвечай!» Он стал точно безумный, Издетский: он пытал уже мертвеца. Меня поразило лицо Калентъева-Ускова. Даже мертвое, оно сохраняло выражение покоя, жизнерадостности. И эти ямочки на щеках... Казалось, он смеется над нами.

— Ну, это лирика, полковник. Дальше!

— Мы оттащили труп в угол двора за кучу песка и поленницу дров и уехали. По пути договорились о встрече на вечер, о месте и времени. Я выскочил, не доезжая Тверской. И два дня ходил на встречи с Издетским, но он так и не пришел. А на третий день «Беспалый» принес мне их газету, она называется «Красной». Там было напечатано сообщение об аресте Издетского. Текст я запомнил дословно, ваше превосходительство. Цитирую: «Как установило следствие, задержанным оказался бывший жандармский ротмистр, сотрудник ОСВАГа и контрразведывательной врангелевской «Внутренней линии», ровсовец и террорист Издетский С.И. Он был послан в Москву со специальным заданием. Как признался Издетский, порученный ему теракт должен был носить чисто политический характер, стать демонстрацией силы новой антисоветской организации военной эмиграции, протестующей против нормализации советско-французских отношений...» Далее сообщалось, что враг советского народа и наймит империалистов был судим и приговорен к высшей мере наказания.

— Мир его праху, — сказал Кутепов и встал. Он подумал, что надо сказать что-нибудь еще, приличествующее случаю, не нашелся и вдруг спросил с прорвавшимся интересом: — А что, полковник, он действительно служил в жандармском корпусе?.. Н-н-да-сс... Распорядитесь, пожалуйста, от моего имени: необходимо дать в газете подобающее траурное сообщение по поводу ротмистра Издетского. Вы будете поощрены, полковник...

Из переписки Белопольских

«Дорогой мой и любимый мой дед!

Ты и представить не можешь, какое счастье испытала я, узнав, что ты жив, здоров и живешь в нашем старом доме. Слава Богу! Слава Богу! Я так захотела к тебе (тут я расплакалась, но немного — прости)... Мы так давно не говорили друг с другом, столько лет и событий прошло, что и не знаю, как обо всем написать. И даже с чего начать. Поймешь ли ты меня? Эмигрантская моя жизнь — ничего. У других хуже. Я в Париже. И отец по-прежнему в Париже, но видимся мы редко. Он снова монархист, как ты, вероятно, уже понял из его письма. Об Андрее и Викторе ничего не известно. Оба исчезли во время бегства из Крыма. Тщетно искала их в Константинополе. А уж потом, когда русские начали расползаться по странам всего мира, где искать? За Виктора я как-то спокойна. Он был хороший офицер, добрый командир, и солдаты его любили. А вот с Андреем могло случиться все, что угодно. Вспомни его нетерпимость, заносчивость, непримиримость в борьбе с «чернью», которую он и нам с тобой демонстрировал при последнем свидании. Молюсь за них обоих — лишь бы живы остались. Может, и суждено нам Богом встретиться дома. Вот был бы праздник! И подумать — уже радостно.

Дорогой мой дед! Я ужасно тоскую, мне плохо без тебя. Напиши о своей жизни, о России и Петрограде — я так буду ждать от тебя весточки, дни и часы считать, поверь! Пусть у тебя все станется хорошо. Здоровья, счастья! Того же и мне пожелай.

Любящая тебя Ксения».

«Дорогая и любезная моему сердцу внучка Ксения!

Не стану писать, как обрадовало меня твое коротенькое письмо. Каждое слово, каждую фразу я перечитывал. И тебя, многократно оплакиваемую, словно видел рядом с собой, разговаривал, вспоминал детство твое и юность, проведенную в Крыму. Какое счастливое время! А теперь мы оторваны друг от друга. О себе написала ты мало и глухо. И я мучаюсь неведением — как ты там, за границами? Какая ты теперь? Что случилось с тобой, когда, пренебрегши опасностями, кинулась в житейское море, подвергая себя смертельному риску? Богу было угодно послать мне испытание — ничего не знать о близких долгие годы. Я мог только молиться о спасении и благополучии своих внуков.

Прости великодушно мое старческое многословие и несдержанность. Я надеюсь, мы обменяемся еще не одним письмом и я доживу до того светлого дня, когда ты, Ксения, ступишь на родную землю. Предвижу счастливый час, когда смогу обнять тебя и мы вместе поплачем над ушедшими днями, которые принесли нам столько бед и горя.