Аркадий Крупняков - Марш Акпарса

В сенцах раздались крики, в дверь сильно ударили, ветхий пасов выскочил из скобок, дверь упала на пол, и четверо дюжих татар ворвались в зимовку. Ешка и Палага запели громче:

Упокой, господи,

Души рабов твоих,

Даниилы и Ерми-илы...

Вечная па-амять... Вечная па-амять...

—      Что тут за люди?! Почему в лесу живете?—спросил молодой татарин с обнаженной саблей в руке-.

—      Тихо, ты! Не ори,— подняв крест, сказал Ешка.— Покойники и доме, не видишь!

—      Почему сдохли?

—      Кто знает? Язва, может, а то и чума.

Татарин подошел к больным, откинул чапан, увидел язвы, в страхе отшатнулся.

—      Мы шли сюда по следу. Весь снег затоптан. Народу много было, куда все девались?

—      Я за попом ходила,— ответила Палага.— Вот привела...

—      Врешь, баба!

—      Вы хоть дверь прикройте, ироды! Холодно.

—      Сама прикрой. Мы искать будем. Найдем — секим башка.

—      Кого хоть ищите-то?

—      Опасных преступников ловим. Их четверо. Сюда пошли.

Обшарив все углы, татары выскочили на волю, чтобы обыскать

псе вокруг зимовки. Старший остался в зимовке, вынул из кармана кошелек с деньгами, положил на стол.

—      Тут деньги. Если придут четверо, дайте знать. Мы в сосед­нем селе будем. Им далеко не уйти. Понял?

—      Понял, служивый. Но я думаю, что одного кошелька мало. За каждого по кошельку.

209

1-І Марш Акпарса

—      Э-э, русский поп! Ты такой же жадный, как наш мулла. Од­ного кошелька хватит. Там серебро, не медь.

—      Ну-у, пронесло,— оказал Ешка, когда татары ушли.

—      А если бы хворые пошевелились...— Палага перекрестилась.

—      Что было бы? Секим башка.— Ешка поднял сорванную с петель дверь, надел ее на петли, затворил. Потом сдвинул коврик, хотел открыть люк. Но Палага остановила его:

—      Ничего им не станет. Посидят. Не дай бог татарва снова вернется.

В дверь снова постучали. Ешка открыл и вместе с гулом бурана впустил Саньку и Ирину.

—      О господи!—воскликнула Палага.— Как вы злодеям в ру­ки не попались?

—      Мы их вовремя заметили,— сказал Санька.— Спрятались.

—      Ушли они?

—      Ускакали. А это что за люди?

—      Нашел в лесу. Давайте есть будем, хлеб оттаял.

Ирина разделась, подошла к больным, долго всматривалась в их лица. Санька спросил:

—      Живы?

—      Да вроде живы, Саня. Только...

—      Что только?

—      Сдается мне, один из них —Топейка. Глянь-ка, я, может, ошиблась.

—      Похож,— сказал Санька, разглядывая больного.— Очнется— спросим, как сюда попал.

Палага поставила на стол котелок с малиновым отваром, Ешка разломил каравай на четыре части, и все начали есть. Вдруг Ешка вспомнил:

—      Ах, пропади мы пропадом! Сами сели за стол, а про гостей забыли. Сидят в подвале.

—      Кто в подвале?—испугался Санька.

—      Сейчас узнаем,— Ешка подошел к люку, поднял половик, но вдруг в сенцах явственно зазвучала татарская речь:

—      Кель мында! Мында кельган тура[3].

—      Вернулись басурманы! — воскликнула Палага.

Ешка сдернул крест и снова запел «Со святыми упокой», Сань­ка снял засов, впустил татар. Вошли двое, остальные стояли на воле у окна. Пожилой оглядел зимовку, подошел к больным, от­крыл чапаны. Хворые враз застонали.

—      Они живые. Зачем отпеваешь?

—      Какое там живые? Одной ногой в могиле,— ответил Ешка испуганно.

—      Ты хитрый, поп.— Татарин говорил добродушно, даже вроде весело. Отойдя от хворых, подошел к Саньке и начал его обгля­дывать.

—      Где я мог тебя видеть, парень?

—      Н-не знаю,— ответил Санька, заикаясь, хотя сразу узнал хана Шигалея.

—      Сейчас вспомню. Я видел тебя в Москве. Ты был постельни­чим у великого князя. Потом убег. Аказ с тобой скрылся.

—      Обознался ты,— хмуро сказал Санька.

—      Ты меня не бойся, парень. Не обознался я. Под чапаном Топейка лежит. А вы убежали вместе.

—      Ты-то кто такой будешь?—осмелев, спросил Ешка.

—      Я хан Шигалей. Служу царю Ивану. Иду в Москву. Вот мало-мало запутался. В лесу такой шурум-бурум.

—      А ты не врешь?— Ешка осмелел еще больше.

—      Ай, поп! Мало того, что ты хитрый,—ты еще и вредный. Поверь, я вам не враг. Я нужду терплю. Со мной пять человек. Сейчас их сюда позову.

—      Коли не враг — пускай.

Хан Шигалей вышел, Ешка спросил Саньку:

—      Он вправду Шигалей?

Санька согласно кивнул головой.

—      А ведь из тех, что под полом, один-то Аказ. Я слышал, так его называли.

Ешка поднял крышку люка. Вылезший из подвала Мамлей сначала не разглядел посторонних. Но когда увидел татарина, сразу схватился за нож.

—      Мамлей?!—воскликнул Шигалей.— Брось нож!

—      Хан Шигалей?! Аказ, смотри, кто здесь!

Аказ не успел появиться в люке, как его облапил Санька.

Пока обнимались и тискали друг друга, Ешка глянул на Палагу и, разведя руками, произнес:

—      Поистине неисповедимы пути господни.

—      Как вы сюда попали?—спросил Шигалей Аказа.

—      Идем в Москву.

—      И я в Москву. Ты тоже заблудился?

—      Ох и рад, что встретил...

—      Ия! Аллах послал тебя сюда. Ты даже сам не знаешь, как мне нужен. Я поведу тебя к царю. Может, он и мою вину простит?

—      Какую вину?

—      Оставил я Казань. Чуть ноги унес.— И Шигалей начал рас­сказывать о своей неудаче в Казани.

Ирина и Аказ давно заметили друг друга. Оба обрадовались, а заговорить все не решались. И только когда Ешка позвал всех к столу, Аказ подошел к Ирине, сидевшей в уголке.

—     Сестренка, здравствуй!

Ирина рывком метнулась с лавки, обняла Аказа, прижалась к его груди, спрятав лицо в кафтан, заплакала. Санька сказал стро­го ей:

—     Ты в своем уме, Ирина? Нехорошо!

—     Прости ее, Саня. Она хоть и названная, но все-таки сестра.

—     Принес бы ты, Саня, дровишек,— пропела хитрая Палага.— Печка совсем гаснет, а нам столько взвару надо. Гостей-то полон дом. Иди-иди,— и вытолкала Саньку во двор.

Через полчаса все сели за стол. На столешницах курились па­ром разогретые хлебные ломти. Хан, дуя на горячую кружку, ска­зал шутливо:

—     Чай не пьешь — откуда сила будет?

А Санька, прихлебывая остропахнущее малиной варево, гово­рил весело:

—     А я думал, ты за моей головушкой.

—     Твою вину я знаю. Пойдем в Москву — я выпрошу тебе прощенье. Теперь мы вместе, и силы у нас поболе.

На нарах застонал Топейка, запросил пить. Ирина поднесла к его истрескавшимся сухим губам кружку. Топейка утих. Аказ начал рассказывать Шигалею о том, как собирал старейшин, как шли они в Москву:

—     Беда от нас не отстает всю дорогу. Чуть не утонули сначала, потом Янгин с Топейкой заболели, деньги утонули, волки чуть не задрали нас.

—     Чуть не считается. Я верю: тебя в Москве ждет удача.

—     Какая удача? Домой пойду, обратно. Больные, без денег, оборвались все. В таком тряпье к царю как покажешься? Прого­нит со двора.

—     Я тоже беден, как дервиш. Ничем тебе помочь не могу. Но все равно...

—     Аказ, послушай,— сказал Санька,— пятиться не надо. Ты, видно, сам не знаешь, какой подарок Москве несешь. Царь не по­смотрит, что ты в рваном зипунишке.

—     Не посмотрит!—воскликнул хан.—Но до Москвы добраться надо. На чем? Всех лошадей съели, две худые кобылы остались. А у вас хворые да бабы. И ашать дорогой надо. Я деньги тоже потерял...

—     Ну, пропади вы пропадом! — Ешка поднялся над столом.— О чем они глаголят?! О зипунах да лошадях! А на моей памяти двенадцать раз рати ходили на Казань. Сколь напрасно право­славных полегло! А если черемиса будет с нами, неверных одолеем. Народ, быть может, отдохнет от ополчений. Вот, берите!—И Еш­ка, сняв с шеи крест, положил его на стол.— Из чистого серебра!— добавил с гордостью.

—      Тулуп мой продадим,— сказал Санька,— стерплю, чай, как- нибудь.

Ирина высыпала на стол горку денег и положила золотое ко­лечко.

—      Вот все, что скопила...

—      От меня вот это!—Шигалей отстегнул от пояса нож в до­рогих ножнах.— Он из дамасской стали.

—      Выходит, надо топать к мужикам. На дровни, да на лоша­денку хватит,— сказал Ешка, сгребая со стола деньги, крест и нож.— Да, вот еще — чуть не забыл. Тут мне недавно дали коше­лек... Ну это — на еду.