Аркадий Крупняков - Москва-матушка

—      Куда, отец, путь держишь? Какая беда занесла вас в этот страшный край?

—      Скажи, как тебя зовут? — тихо произнес старик.

—      Васильком родители нарекли.

—      Васильком, говоришь. А тот, что привел нас сюда, баял — Соколом.

—      Сокол — это прозвище мое.

—      Слава богу! Уж сколько дней мы ищем тебя. Люди говорят, в горы Сокол прилетел. Говорят, людей подневольных выручает, из цепей кует мечи, чтобы иродов сей земли наказать. И захотелось мне найти тебя.

—      Неужели, дед, о нас добрая слава идет?

—      В этой злой земле добрые дела люди творят редко. Здесь все больше в цепи куют. А ты свободу несешь человеку. Оттого и слава про тебя, как ветер, разлетелась.

—      Где вы были, откуда пришли? — еще раз спросил Сокол.

—      Мне трудно говорить. Андрейка, расскажи.

Черноглазый мальчуган стал рассказывать о том, как он встре­тил деда Славко, как пробирались они в Сурож к купцу Никите Чурилову.

Вокруг Сокола собрались постепенно все ватажники. С интере­сом слушали они рассказ Андрейки. Подошел вместе со всеми и Ивашка Булаев. Он неотрывно смотрел на мальчика, несколько раз порывался сказать что-то, но, видно, не решался. И только когда поводырь кончил рассказ, Ивашка спросил:

—      Родился ты где? — голос его дрогнул, выдавая глубокое волнение.

—      Под Москвой. Углы деревня наша зовется.

И вдруг Ивашка рванулся к мальчику, схватил его своими боль­шими руками, прижал к груди:

—      Андрейка! Сын!

Глава шестнадцатая

ДВА ВСАДНИКА ВЫЕХАЛИ В КАФУ

Кафа — знатнейший город примор­ский, крымский.

М. Ломоносов, «Темира и Селим».

ПЕРВЫЙ ПОЕХАЛ КРУГОМ...

розно шумит море. Волны, одна выше дру­гой, с рокотом несутся к берегу и разбива­ются о прибрежные камни, сотрясая землю. Мрачен горизонт, клубятся над ним черные об­лака. Тонко и протяжно звенят расставленные на сушку рыбацкие сети, ветер обрушивается на огромную скалу и со свистом взмывает вверх, к окнам консульской башни.

В верхней комнате башни трое: консул, Гон- дольфо и Якобо. Якобо сидит у окна и смотрит на море. Юноша слушает штормовое пение вет­ра и не обращает никакого внимания на разго­воры отца и Гондольфо. Гондольфо, низко скло­нив голову, пишет.

Христофоро ди Негро ходит по комнате и дик­тует письмо консулу Кафы Антониото ди Кабела.

—              О суде, виселицах и позорных столбах на­писал?— спросил он Гондольфо.

—              Написал,— угрюмо ответил гот.

—              А о том, как они встретили мой приказ, написал?

—              Как же я мог не написать, если вы дик­товали!

—      Ну хорошо. Далее будет так: «И еще прошу вас, светлейший! и вельможный господин, достойные господа провизоры и масарии и почтенные господа старейшины, прислать мне копии тех грамот, которые выданы общиной тем ди Гуаско, дабы мы могли уразу­меть, чем руководствоваться нам. Кроме того, просим вас при рас­смотрении...»

—      Господин консул, после слов «просим вас» надо бы поста­вить «если вам будет угодно»,— посоветовал Гондольфо.

—      Да, ты прав. Поставь и продолжай... «при рассмотрении прав тех ди Гуаско не пренебрегать достоинством и выгодами светлей­шего Совета святого Георгия, а также и нашим достоинством». Последние два слова подчеркни.

—      Хорошо, господин консул.

—      Пиши дальше: «Я уверен, что вы поступите именно гак, да­бы Устав был соблюден и правосудие заняло подобающее место, чтобы братья ди Гуаско, считающие из-за чрезмерного богатства своего, что над ними нет нигде власти, что они одни владыки, по­няли бы, что над ними есть вышепоставленные лица, что господа­ми над ними являются консулы»’. Точка. А теперь оставь место для подписи и напиши постскриптум.

—      Написал. Что дальше?

—      Далее вот что: «Еще хочу сообщить вам неофициально о Тсодоро ди Гуаско. В Суроже проживает известный вам русский купец Чурилов. Единственная дочь того гражданина города почи­тается первой красавицей Солдайи. Доношу светлейшему и вель­можному, что Теодоро решил взять ту русскую в жены. Не хочу сказать ничего плохого о купце и его дочери, наоборот, я знаю его как самого благородного жителя города, а дочь его действительно красива и умна необычайно, однако вы, я думаю, поняли, что они другой веры и тот Теодоро хочет совершить невиданное кощун­ство — уйти из лона католической церкви и принять веру право­славную. Мы все как истинные католики не должны допустить это­го, а того Теодоро жестоко наказать. Более ничего. Готов к выпол­нению ваших приказов. Будьте здоровы во Христе.

Из Солдайи.

Подпись: Христофоро ди Иегро, с почтением».

Гондольфо подвинул письмо к консулу, тот поставил свою пе­чаті) и, сложив лист вчетверо, завернул его в кусок шелковой тка­ни Нотариус растопил воск, и шелковый пакет был запечатан че­тырьмя печатями.

Пойти сказать, чтоб на фелуке поднимали паруса?—спро­сил Гондольфо.

1 Здесь и в ряде случаев в дальнейшем даны подлинные выдержки из писем ИнЖ'уля Солдайи Христофоро ди Негро.

—      Ты, Гондольфо, видно, до сих пор не можешь протрезвить­ся,— сказал с упреком консул.— На море шторм. Письмо придется отправлять с всадником. Ты сам понимаешь — письмо важное. Ко­го бы нам послать в Кафу. А?

—      Позволь, отец, мне! — Якобо вскочил и подошел к столу.

—      Нет, сынок, мы с тобой скоро и так съездим в Кафу. А с па­кетом тебя посылать нельзя. Я даже аргузию это письмо не доверю.

—      Кто же его повезет? — спросил Гондольфо.

—      Ты. Может быть, консул Кафы пожелает еще что-нибудь ^узнать — кто лучше тебя рассказать может?

—      Гондольфо ди Портуфино — посол Солдайи. Хм, неплохо...

Спустя час из северных ворот Сурожа выехал всадник. Его не­трудно было узнать —это Гондольфо. Сейчас у него бравый вид: на голове зеленая шляпа с двумя перьями, под коричневым огром­ным плащом на широком кожаном ремне подвешена сабля, за рем­нем— кинжал. Через правое плечо перекинут ремень, к которому кольцами прикреплена сафьяновая сумка. В сумке — письмо кон­сулу Кафы.

Два пути есть из Сурожа в Кафу. Самый удобный и скорый — морем. Но не всегда открыт этот путь. В дни весенних и осенних штормов ходить под парусами рискованно, и тогда в Кафу едут другой дорогой. Она далекая, трудная и опасная. От северных во­рот через Тарактаси на Салы по горам, заросшим густым лесом. Из Салы по такому же лесу до армянского монастыря Суб-Харч, да­лее до Кафы — степью. Влево внизу остается город Солхат, но путники стараются миновать его — здесь латинян не любят.

Вот по этому, второму пути и направился Гондольфо. Для себя и коня никаких запасов не взял. Хоть и лесная дорога, а проторе­на. Были бы деньги: в корчме у Геворока можно коня покормить и самому подкрепиться, да армянские монахи за деньгу дадут и ячменя и хлеба. Не поскупился господин консул, и потому Гон­дольфо едет по лесу и напевает веселую песенку.

Все дальше в горы уходит дорога. Все гуще и гуще становится лес. Лошадь шагает крупным шагом, ветки деревьев хлещут всад­ника по лицу.

Безлюдно. Скучная дорога, и, кажется, нет ей конца. Уже пере­петы все песни, старому нотариусу очень хочется поговорить с кем- нибудь. Гондольфо терпит час, два, а молчанию, как и дороге, нет конца. Наконец, душа его не выдерживает и Гондольфо начинает читать подряд все молитвы, которые он знает.

Высокая буланая лошадь покачивает головой в такт словам своего всадника, и Гондольфо кажется, что она слушает его. Уто­мительно однообразно идет время. Консул Солдайи, конечно, не­плохой человек для Портуфино, но кое-что он делает во вред сво­

ему верному другу. Разве не он, отправляя своего посла в путь, самолично осмотрел переметные сумы и выбросил две фляги с ви­ном? А как бы украсили, укоротили дорогу эти милые сердцу сосуды...

Гондольфо вспомнил о вине, и в груди у него заныло, защемило в горле, мучительно захотелось выпить. В муках Портуфино про­ехал несколько стадий и тут вспомнил о корчме в Салах. На душе потеплело, и он, пришпорив коня, пустился в дальнейший путь.

Корчма Геворока с утра пуста. Дом разделяется на три части: первая, самая большая, комната служит для приема путников. Здесь стоят два длинных стола и четыре скамейки. Во второй по­ловине находится очаг с огромным закопченным сводом, как в мо­настырских кухнях, стоит рундук с вином и яствами. Возле рун­дука нары, сплетенные из лозняка, на них спит недавно нанятый работник и повар хозяина корчмы грек Ионаша. В третьей, высо­кой и чистой пристройке, живет сам старый Геворок со своей моло­дой женой. Обязанности троих распределены просто: Геворок по­купает вино, продукты, его жена принимает гостей, наливает им выпивку, выносит еду, получает плату. Ионаша возится у очага, стряпает, варит, жарит—выполняет всю черную хозяйственную работу.