Фёкла Навозова - Над Кубанью зори полыхают

— Ладно, товарищ комиссар! — заторопился Илья. — Чего вам голову ломать! Есть трошки хлебца. Ну и я, как сознательный трудящий казак, сегодня же вывезу всё, что с меня положено!

— Так бы давщо, крестный! — снова усмехнулся комиссар. — Ну, ступай, готовь хлеб!

Очень довольный своей ловкостью, Бочарников чуть ли не бегом вернулся домой и сразу же принялся капать яму—подкоп в своём сарае.

И как раз в эту пору Карпуха Воробьев в старых каменоломнях восторженно хлопал по плечу сына.

— Да ведь это ж сам господь бог нам помощь оказует! — приговаривал он, вытаскивая из ямы чувалы Илюхи Бочарникова. — Это он нам помогает.

Рано утром сын Воробьева Серега. выгнал пасти овец к старым каменоломням. Бывшая с ним овчарка вдруг пырнула куда‑то в яму и принялась возбуждённо поскуливать. Серега заглянул в яму и заметил рассыпанное зерно. Он принялся отбрасывать глыбы камня и докопался до плотно уложеных чувалов с пшеницей.

Когда через несколько часов Карпуху Воробьева вызвали в ревком, он козырем, высоко вскинув голову, вошёл в кабинет.

— Так что все положенное с меня я уже вывез, товарищ комиссар! — доложил он. — И не к чему было меня тревожить.

— Что за чудеса? — удивлялся Петр Шелухин, когда Карпуха вышел из кабинета. — Первейший ворюга и жадоба вдруг передовиком продразвёрстки оказался.

А Карпуха, опершись на забор, целый день встречал и провожал знакомых казаков: шлях на станцию шёл мимо его подворья.

— Везешь, кум? —время от времени окликал он знакомых.

Казаки останавливали подводы и подходили к Карпухе.

— А ты? Отсиживаешься? — опросил его кум.

— Я? — в удивлении вскидывал сивые брови Карпуха.

— А то хто же?

— Я свою норму первый на станцию спровадил, — приосанившись, сообщал Воробьев. — Боюсь, вот за последним зерном ещё придут.

— Это‑то так! Всё мотет быть! — Кум с растяжкой вздохнул, почесал под мышкой и, потоптавшись, спросил: — Ну, а как, весь пай будешь пашаничкой засевать аль нет?

— Какой там? Посею лишь бы для себя, остальную землю под залежь пущу! А может, и того не засеешь, говорят, што и семенное зерно дочиста загребут.

— Неужто дочиста? — испугался кум.

И сейчас же решил припрятать весь остальной хлеб.

Карпуха Воробьев был доволен собою. С весёлой улыбкой он окликнул соседа, приехавшего со станции:

— Ну, што, Илюха, повытряс‑то свой хлебец?

— А что же делать, Карпуха? Сам не вытрясешь, другие да ещё с гаком вытрясут.

Бочарников почему‑то эти злые слова говорил с самой весёлой усмешкой.

Вечером Серега, загнав овец в половень, с улыбочкой спросил отца:

— Папашка! Это как называется: вор у вора дубинку украл?

Отец погрозил сыну кулаком:

— Вот я тебе, подлец, погавкаю!

По лесам, по степным балкам и далёким хуторам, точно пчелы, роились банды. Буртовались в эти банды недобитые белогвардейцы, кулацкие сынки и просто всякая уголовная шпана.

Как‑то на дверях ревкома была обнаружена рукописная листовка:

«Краснопузый комиссар Кутасов! Лучше бросай награбленный казацкий хлеб и тикай к чёртовой матери! Хлеб всё равно не выпустим, а тебе распорем живот.

Атаман Буран».

Ходили слухи, что под именем атамана Бурана водил банду поповский сынок Аркашка. Но никто из людей, преданных Советской власти, подтвердить этого не мог. А кулаки молчали.

О содержании бандитской листовки стало известно всей станице. И кое‑кто уже готовил коней для того, чтобы вернуть свой хлеб, когда атаман Буран отобьёт его у красных.

Первый хлебный эшелон под сильной охраной был отправлен со станции в середине дня.

А немного погодя в Кармалиновской балке загрохотала перестрелка и над степью заклубился дым.

Кармалиновская балка — глухой полустанок на большом перегоне между станциями Егорлык и Ново-Александровская. Склоны балки покрыты хмеречем — корневыми побегами вырубленного леса. Высокие бурьяны, непроходимые заросли терновника за войну подползли к самому полотну железной дороги.

По узким тропам звериных лазов бандиты подобрались к железной дороге. Ветер–суховей шевелил иссохшие травы. Один из бандитов, разжигая трут для цигарки, видать, выронил загоревшуюся тряпочку на кустик желтушника. Высохшие семена вспыхнули желтоватым огоньком, затрещали, и огонь в одно мгновение перекинулся на тёрн.

В это время вдали показался поезд. Бандиты бросились на полотно. Не сбавляя хода, паровоз, захлёбываясь гудками, мчался прямо на них. Бандиты метнулись в кювет, а с площадок по ним ударили пулемёты.

Услыхав перестрелку, заметив густые клубы дыма, из Ново–Троицкой на галопе вынесся добрый десяток телег.

— Горит поезд с хлебом! Гори–и-т! — горланили с подвод любители лёгкой поживы. — Вернем теперича своё, кровное!

Обгоняя мародёрский обоз, к балке проскакал отряд станичных чоновцев.

Со склона балки они увидели уходящий вдаль хлебный эшелон да горящие кустарники.

— Все в порядке, хлопцы! — крикнул Архип. — Поехали обратно!

И повернув коня, неторопливой рысцой направился к станице.

Чоновцы объехали встречные подводы и вскоре скрылись в густой пыли.

— Драпают краснопузые! — со злостью выкрикнул Илюха Бочарников. — Слабо им супротив казачков атамана Бурана!

У спуска в балку по обозу захлопали бандитские винтовки и обрезы. Не то бандиты хотели добыть себе лошадей, не то палили со злости, но пули шмелями зазвенели над подводами.

Передовой, Илюха Бочарников рванул поводья, с трудом выправил покачнувшуюся телегу и принялся нахлёстывать коней. Шальная пуля расщепила ему доску на можаре.

— Вот тебе и Буран, чтоб ему кашей подавиться! — замотал головой Илюха.

— В своих, матери их так, в своих стреляют! — кричал Карпуха Воробьев, прячась за спиной сына.

Бешеным намётом телеги помчались обратно к станице.

ГЛАВА СОРОК ПЕРВАЯ

Поздним вечером двое закутанных в бурки через сад пробирались в усадьбу Шкурникова.

Усадьба стояла вдали от дороги, на самой окраине станицы. Два больших кирпичных дома прятались в густом старом саду. Вокруг подворья высокий каменный забор с навесом. Ворота обиты листовым железом. Злых собак полон двор. От соседей Заводновых сад Шкурниковых отделялся глухим, заросшим колючими акациями, проулком. Здесь, в проулке, стояли две привязанные лошади.

Во дворе непрошеных гостей встретили свирепые овчарки. Один из них выхватил из‑под бурки шашку и тут же срубил двух собак. Остальные с визгом разбежались.

— Лихо, ваше благородие!

А «ваше благородие» уже барабанил в двери дома.

— Кого принесла нечистая? — ворчал хозяин, открывая двери. В руках Шкурников держал коптящий фонарь и на всякий случай топор.

— Что за люди?

— Не признаешь, Иван Панфилович?

Оба сдёрнули башлыки.

— Боже ж мой! — не то удивился, не то обрадовался Шкурников. — Аркаша! Витька!

— Не Аркаша, хозяин, а сам атаман Буран со своим адъютантом! — поправил Витька Бакшеев, известный в станице конокрад.

— Да входите, входите!

Шкурников шире распахнул дверь.

Еще днём Витька разослал верных людей по домам богатых казаков с угрозой: прекратить вывозить хлеб на станцию, а к вечеру всем явиться в усадьбу Шкурникова.

Бандиты сбросили бурки и уселись за стол в красном углу, под образами.

— Ну, ставь угощение, хозяин! — не то попросил, не то приказал Витька.

Через десяток минут на столе стояли солёные огурцы, жареное сало, хлеб, четверть зловонного самогона — «первача».

— Иван Панфилович! Ах, Иван Панфилович! — укоризненно проговорил Витька. — Чтой‑то ты нас такой дешёвкой начиняешь? Аль не понимает твоя башка, чего наша душа просит?

Хозяин, приниженно улыбаясь, затоптался на месте.

Аркашка усмехнулся. А Витька важно оглядел овцевода и приказал:

— Для такого случая и ярочку можно было бы зарезать да к первачу тёплой баранинки зажарить. Ведь молоденьких ярочек у тебя тысячи, а ты для своих освободителей и на одну скупишься!

— Баранчика зарезать? — Шкурников хлопнул себя по лбу и тоненько рассмеялся. — Вот голова Садовая, не додумала, истинный бог, не додумала!

— Не баранчика, а ярку зарезать, да чтоб пожирней была! — повысил голос Витька.

Атаман Буран по–прежнему молчал и кривил рот в усмешке.

Хозяин как ошалелый вылетел на крыльцо и во всё горло, чтобы услыхали гости, заорал:

— Митюха! Иде ты, чёртова душа, запропастился! Иди на баз, — зарежь ярочку! Да пожирней выбирай!

Но батрак Митюха не откликался. Испугавшись бандитов, робкий Митюха забился на сеновал и лежал там, закопавшись в сено.

Так и не дозвавшись его, Панфилыч засучил рукава повыше локтя, заткнул за пояс полы бешмета и сам пошёл на баз за овцой.