Мамедназар Хидыров - Дорога издалека (книга первая)

— Верное дело, неграмотный он, вашскобродь! — держа под козырек, уж не в первый раз убеждал подполковника стоявший тут же наш взводный унтер. Он, очевидно, не хотел неприятностей, да и я у него был на хорошем счету. Офицер наконец махнул рукой:

— Пшел вон!

Юнкер из патруля отправился на станцию ни с чем.

К этому времени я уже познакомился с унтер-офицером Васильевичем из комендантской команды. Оказалось, он в прошлом тоже рабочий, с Невской заставы. Раза два мы с ним ехали в одном вагоне в город — разговорились. Из слов Василькевича я понял: он тоже против воины, притом человек бывалый, рассудительный и неробкий. Рассказал о нем Александру Осиповичу, и тот посоветовал поговорить с унтер-офицером откровенно, не таить своих взглядов на то, что творится в стране. Короче говоря, с начала нового, девятьсот семнадцатого, года мы с ним в полку действовали уже сообща.

В январе замели сильные вьюги, установились крепкие морозы. В газетах писали: на железных дорогах снежные заносы, потому, мол, затруднен подвоз продовольствия. Хлеб уже давно продавали по норме, временами его в лавках вовсе не было. Не проходило дня без демонстраций в городе, голодных бунтов на окраинах.

Мы теперь в полку работали втроем — к нам еще присоединился ефрейтор Никита Воробцов, из одиннадцатой роты. Он в пятом году за участие в московском восстании угодил на каторгу, но потом был амнистирован. Считал себя социал-демократом, хотя с организацией связи не имел. Листовки по-прежнему я получал от Александра Осиповича и доставлял в часть. Теперь солдаты читали и обсуждали их уже без опаски. Унтера заметно присмирели и офицерам не передавали, если даже листовки читались в их присутствии.

В полку было много выздоравливающих, как и я: срок наш миновал, однако на фронт нас почему-то не спешили отправлять. Василькевич в штабе разузнал: правительство ожидает беспорядков в столице и потому придерживает части, которые считаются наиболее падежными. Значит, решила наша тройка, следует нам поспешить, постараться, чтобы не оправдались расчеты генералов.

…В воскресенье 24-го февраля мне пришлось дневалить по роте. Многие в тот день ушли в увольнение. После полудня вижу в окно — от ворот почти бегом направляется к нашей казарме Василькевич, сам бледный, взволнованный. Я вышел ему навстречу к дверям:

— Что такое, Станислав Генрихович?

— Началось, Коля! — кричит он мне и крепко жмет руку. — Началось! Демонстранты на Невском и Садовой… Митинг у Казанского собора и на Знаменской… Казаки отказались разгонять народ, понимаешь, казаки! Но полиция вооружается. И нас тоже могут двинуть.

— В роте почти никого, — сказал я.

— Когда соберутся, потолкуем, с кем можно… А! — он махнул рукой: — Да чего теперь таиться? В общем, до вечера. Мне во всех ротах надобно побывать.

Вечером казарма гудела, точно улей, в который сунули раскаленную головню. События в городе обсуждались открыть. Оказываемся, на Литейной городовые с чердака полоснули по толпе из пулемета, Есть убитые, раненые. Вместе с рабочими в тыл пулеметчикам, по крышам и чердакам, зашли вооруженные солдаты Кексгольмского полка. Городовых тут же прикончили, трупы — вместе с пулеметами — спихнули на мостовую. Где-то на Фонтанке толпа разгромила и сожгла полицейский участок. Громят продуктовые лавки. Забастовали Путиловский, Обуховский, Сименса, «Феникс» на Выборгской. У нас в роте Никита Прохорович Воробцов открыто, как умел, разъяснял обстановку, солдаты обступили его плотным кольцом. Офицеры и фельдфебель — будто испарились, унтера старались не попадаться на глаза.

И все же наутро, после завтрака, разнеслась команда:

— Рота-а! В р-ружье!

С глухим ропотом недовольства солдаты натягивали на себя шипели, напяливали папахи, запоясывались. Разбирали винтовки, подсумки — и к выходу. Против дверей строились повзводно.

— Р-равняйсь! Правое плечо вперед! Шаго-о-ом…

По команде фельдфебеля рота проследовала на плац.

Вскоре тут оказался весь полк — четыре батальона, шестнадцать стрелковых рот. Грозная сила! Но я уже знал от Василькевича: в каждой роте действует инициативная группа, солдат убедили: в парод не стрелять! Да многих и убеждать не пришлось: все знали, как вели себя накануне кексгольмцы на Литейной и казаки на Знаменской площади, где казачий подхорунжий Филатов застрелил полицейского пристава, кинувшегося с обнаженной шашкой на народ.

Офицеры заняли свои места. Командир, полковник Марцинкевич, вполголоса отдал какие-то распоряжения. Наш низенький батальонный бегом засеменил к строю, остановился, выпучил глаза:

— Одиннадцатая, напр-ра-оп! Шаго-м…

Мы затопали прочь от строя полка. Оказалось, нас оставляют на охрану казарм и станции.

Так и не довелось мне участвовать в Февральской революции.

Полк наш — остальные пятнадцать рот — тоже не двинулся дальше Финляндского вокзала. Здесь состоялся стихийный митинг. Впервые перед солдатами выступил Василькевич. Поддержанный своими сторонниками, он огласил резолюцию: приказов командующего округом не исполнять, направить в город делегатов, остаться на вокзале, где не допускать беспорядков и кровопролития.

Три дня староладожцы стояли гарнизоном на вокзале. По просьбе рабочих группы армейцев принимали участие в разоружении городовых на Выборгской стороне. Солдаты всюду отказывались идти против восставшего народа.

Вскоре все было копчено: царь Николай отрекся от престола и передал власть своему брату Михаилу, но тот отказался ее принять. Не стало больше монархии Романовых. В Петрограде был создан Совет рабочих и солдатских депутатов — вторая власть, рядом с Временным правительством, которое составили деятели буржуазных партий, бывшие депутаты Думы.

Двоевластие сложилось и в нашем полку: каждая рота избрала депутатов в полковой комитет, председателем которого стал унтер-офицер Василькевич. Были образованы также ротные комитеты. У нас комитет возглавил Воробцов, одним из членов избрали меня.

— Молодец, Никола, поздравляю! — хлопнул меня по плечу Александр Осипович, когда дня через три я приехал домой и про все ему рассказал. — Набирайся ума-разума, революционного опыта. Во как пригодится!

— Что же теперь будет, Александр Осипович? Может, войне конец, по домам, а? И что делать станем?

— Соскучился, небось, по своим, да и девушка заждалась, верно? — Он помолчал. — Нет, братец, не похоже, что войну скоро закончим. Слыхал про обращение Временного правительства? Война до победы, верность союзникам, так-то! Ну, а что делать? Вот погоди, теперь скоро Ленин должен вернуться из эмиграции. Знаешь, кто такой Ленин? Вождь большевиков. А большевики… Думаю, ты уже догадался, что я большевик и был нм давно, еще с четвертого года, в общем… Так что подождем, недолго осталось.

Да, мне незачем было объяснять, что за люди — большевики: уже не первый год моим опекуном и покровителем был один из пик, мне даже казалось — самый лучший, самый умный. Конечно, тоска по дому и близким, по моей любимой никогда, за все гопы жизни в России, не оставляла меня. Но сколько раз я благодарил судьбу за то, что она позволила мне увидеть и узнать так много интересного, встретить таких замечательных люден! Я был уверен: мои сверстники в ауле Бешир позавидовали бы мне, если б знали, где я сейчас, в каких событиях принимаю участие.

…Вскоре всем сделалось ясно: царя не стало, полиции — тоже, говорить и писать теперь можно что угодно, по сути дела в жизни, в политике, в судьбах люден, таких как я и мои товарищи, — мало что переменилось к лучшему. Главное: не чувствовалось близкого окончания войны. А раз так — продолжались перебои со снабжением города, по-прежнему в рабочих семьях голодали, ждали вестей с фронта от своих кормильцев, оплакивали тех, кто сложил голову…

На фронтах, правда, наступило затишье. Армия проникалась революционным духом, каждая часть управлялась теперь не единолично командиром, а вместе с ним и солдатским комитетом. Петроградский Совет своим первым же приказом отменил в гарнизоне обязательное отдание чести офицерам, но это стихийно восприняли как распоряжение во всей российской армии и в те дни считали выдающейся победой революции.

Об отправке нас на фронт пока не было никаких разговоров: теперь подобные вопросы решались уже не столько командованием, сколько комитетами воинских частей. А комитет нашего полка стоял на антивоенных позициях.

В начале апреля Никита Прохорович Воробцов — он теперь открыто называл себя большевиком — сказал мне:

— Ленин послезавтра приезжает. Слыхал про него? Мне поручили участвовать в его встрече. Вместе с рабочими Выборгской стороны встретим его в Белоострове. Нужно, чтоб через Левашово поезд проследовал благополучно. Поручаю тебе, Николай: подбери десяток падежных ребят для патрулирования под твоим началом на станции.