Аркадий Крупняков - Вольные города

должно было быть: подвал не принадлежал Батисто. Но какое до этого дело людям? Раз хозяин разрешил — ломай замок! Не прошло и четверти часа, как на дворе около подвала появились бочки, кружки, ведра. Началась великая попойка.

К полудню город нельзя было узнать. Шум и веселье царили повсюду. По улицам во главе с трубачами и барабанщиками хо­дили орущие, поющие, пляшущие пьяные толпы.

Бочки выкачены на улицы, вино носят ведрами, люди пьют с каждым встречным. И за кого только не пьют! Поднимают круж­ки с вином за Совет Двенадцати, за упокой Леркари, за армянских епископов Тер-Карабета и Тер-Ованеса, за рыбака Кондараки.

В сенате впервые собрали Совет Двенадцати. В него, кроме Никиты, вошли Филос и Паоло — от рыбаков, Джудиче и Родоль­фо— от наемников. От мастеровых послали в Совет кузнеца Егор­ку Перстня да колесных дел мастера Паоло Рума. От купцов вы­браны Федор Сузин и армянин Каярес. От ватаги в Совет вошел Василько Сокол. И сразу же на Совете начался великий спор.

—     Порядки в городе надо менять,— сказал Филос.—В указе повелели рыбакам ловить и продавать рыбу, а где же они будут ее продавать, если лавки и лабазы в руках нашего хозяина. Снова к нему на поклон идти?

—     Сие дело нелегкое,— ответил Семен Чурилов.— Лавки у на­шего хозяина можно отнять, но чем он хуже, допустим, купца Кая- реса или Федора Сузина? И у того и у другого тоже лавки и ла­базы есть.

—     Да я за свое добро горло любому перегрызу! — крикнул Су­зин.— К тому же, если торговое дело в руки голытьбе отдать, пропадем сразу. Вот ты, Колька, сможешь ты торговать? Не смо­жешь, бо до десятка считать научился, не боле.

—     Если у меня возьмут лавки и коморы, я ваш Совет — тьфу!—горячась, выпалил Каярес,—Твое лело, Филос, ловить ры­бу, а продать ее и без тебя сумеем.

—     Соции и стипендарии велели мне спросить у Совета, к кому наниматься на работу? — заговорил Джудиче.— Работа всюду сто­ит, хозяев нет.

—     Не все сразу, мой дорогой Джудиче,— ответил Никита.— Наведем в городе порядок и тишину — хозяева появятся. Боятся они сейчас, по ямам да погребам хоронятся.

—     Постой, постой, Никита Афанасьевич,— вмешался Иваш­ка.— Это что же получается? Стало быть, все снова отдадим хо­зяевам, а простому народу — шиш!

—     Ты, Иван, не хорохорься, кому-то дела вершить надо. Если отдадим мы торговлю и дела важные людям неумелым, начнется в городе голод. Тогда наша власть и выеденного яйца не будет стоить.

—     Так ведь ежели бедным людишкам мы облегчение не дадим, они отшатнутся от нас. С кем от недругов обороняться будем? А ежели татары на город полезут?

—     С ханом договориться надо,— предложил Каярес,— обещать ему дань платить. Золота я дам, и другие тоже не пожалеют.

—     Золота у хана и так хватит. Ему рынок потребен, чтобы ясырь продавать. А мы сие запретили,— вставил слово Сузин.

—     Придется запрет снять. Без дружбы с ханом мы долго не продержимся.

—     Тьфу! — Ивашка сплюнул, махнул рукой и вышел из зала.

Василько за ним. В соседней комнатушке сели они на подокон­ник, долго молчали.

Случилось то, чего Василько никак не ожидал: ватага переста­ла подчиняться ему. И почувствовал он это раньше, чем начались беспорядки у церквей.

Решил он навестить своих ватажников, раскиданных по городу в разных местах. Не успел атаман выйти на улицу, ведущую к порту, как увидел Пашку Батана. В ватаге Батан слыл самым мол­чаливым и послушным, говорил тихо, был смирен, как овца. Сей­час Пашка шел, обнявшись с четырьмя ватажниками, и горланил песню. Увидев атамана, он гаркнул:

—     Расступись, сыра землюшка! Разбойнички идут!

—     Это еще что такое? — грозно спросил Сокол.

—     Слобода нынче пришла, атаманушка! Воля! Пей — гуляй?

—     Сейчас же смирно идите к своему котловому и скажите, что я повелел всех вас наказать!

—     Пойде-е-м, как же! Держи карман шире. Братцы, идем в кабак! — И Пашка, не глядя на атамана, будто здесь его не было, потянул друзей к таверне.

Атаман схватился за саблю, но тут же сообразил, что не Паш- ка-тихоня ему надерзил, а вино, им выпитое. Завтра в ногах ва­ляться будет, прощения просить.

Сразу видно — сегодня не тот город, что вчера. Снова заня­лись пожары, по дымным улицам шатаются пьяные люди. Широко шагая по запорошенной пеплом мостовой, Василько то там, то тут видел отвратительные картины разгула. У Кафской курии кто-то запалил легкую деревянную арку, воздвигнутую в честь праздни­ка. Смех, пьяные выкрики...

А Ионаша разыскал Панчетто. Старый грабитель очумел от жадности, его подручные рыщут по городу, тащат все, что попа­дет под руку. Ионаша насмешливо глядит бандиту в глаза и го­ворит:

—     Мелочью промышляешь, старина. Не для твоих рук дело. К храму Благовещенья сходи. Знаю, где церковная казна спрята­на. Иконы все под золотом. Хочешь, покажу?

—     Храмы грабить — грех,— угрюмо говорит Панчетто.

—     Православные и бог велел. А это храм — русский, и охраны нет. Показать?

Немного погодя Ионаша подбежал к Охотничьим воротам, где находились около сорока ватажников из Кириллова котла. Зады­хаясь от бега, он крикнул:

—     Братцы! Католики церковь Благовещенья грабят! Правосла­вие оскверняют.

Ватажники сегодня под хмельком. Вскочили все на ноги, схва­тились за мечи. Ионаша, не говоря ни слова, бросился обратно. Ватажники за ним. У дома купца Сузина полно мастеровых. Уви­дев бегущих, насторожились, смотрят, куда так спешат лесные люди.

—     Что рты раззявили! Под носом у вас храм божий разграби­ли, а они стоят...

Мастеровые похватали колья, камни и бросились к церкви.

На паперти придушенный пономарь лежит. Двери церкви сло­маны, врата царские настежь распахнуты, стойка с просфорами опрокинута. Золотые ризы с икон содраны, в алтаре подняты пли­ты каменного пола, повсюду обрывки хоругвей и святых одежд. В левом притворе нашли перепуганного насмерть дьякона. Заи­каясь и дрожа, дьякон рассказал, что осквернили храм божий фряги. Тут вспомнили про Ионашу, схватили, давай спрашивать, от­куда он узнал про святотатство. Ионаша спокойно рассказал, как он шел мимо храма и услышал шум.

—     Сразу почуял, что тут дело неладное, и вбежал в церковь. Фряги ломали пол в алтаре, и были среди них католические свя­щенники, которых я раньше видел при церкви святой Агнессы.

Это известие взбесило мастеровых. Два старых плотника под­няли с полу икону Божьей Матери и бережно понесли по улице в направлении католической соборной церкви святой Агнессы. Ва­тажники и мастеровые, крича и проклиная святотатцев, кинулись за иконой. По пути им встречались греки и православные армяне. Они тоже с проклятьями присоединялись к разгневанной толпе.

Ионаша в одном из переулков свернул в сторону и бегом бро­сился к таверне «Музари».

Здесь шло шумное веселье. Среди гуляющих было много социев и стипендариев, почти все католики. Грек протолкался к Батисто и шепнул ему на ухо несколько слов.

—     Эй, вы-ы!—заорал Батисто.— Слушайте меня! Пока мы тут бражничаем, лесные люди да русские мастеровые пошли грабить храм святой Агнессы. Кому дорога мадонна — за мной!

И Батисто, соскочив с возвышения, бросился на улицу.

Когда прибежали к соборной церкви, здесь уже шел настоящий разгром. Батисто первый врезался в толпу православных и начал направо и налево разить шпагой. Замелькали в воздухе мечи, саб­ли и шпаги, плиты церковной паперти окрасились кровью.

Площадь перед храмом — сплошное месиво убитых, истерзан­ных и израненных тел. Толпа все растет и растет. И нет силы, что­бы остановить ее. Половина верующих пьяна и потому лезет в бон не глядя: на меч — так на меч, на шпагу — так на шпагу. Крики, стоны, вой, рычание...

Когда началась свара из-за церкви, ватажники и совсем вышли из повиновения. Василько вместе с Ивашкой сели на коней, мета­лись по городу, но ничего сделать не могли. Каждый православ­ный наказание осквернителей церкви считал своим благоугодным делом. На уговоры атамана никто не обращал внимания. Даже Грицько-черкасин, на которого Сокол полагался всегда, вместе со всем котлом вступил в драку и погубил в ней чуть ли не поло­вину людей.

На следующий день волнения утихли, возбуждение улеглось. Пьяных в городе стало меньше — все вино было выпито. Но между восставшими черной тенью легла неприязнь. Рыбаки, мастеровые, наемники дробились на мелкие кучки. Стычки между православ­ными и католиками можно было видеть на каждом шагу. По го­роду шныряли посланцы консула и еще более разжигали нена­висть людей друг к другу.

—     Что дальше делать-то, атаман? — спросил Ивашка.— Погу­бим мы здесь ватагу и сами головы за купцов складем.