Давид Монтеагудо - Конец

Тем временем к ним присоединился Ибаньес и стал слушать, почтительно помалкивая, хотя и не стараясь пригасить искру злой иронии во взоре. Рафа почти никак не отреагировал на его появление, словно не было ничего естественнее на свете, чем Ибаньес, который молча стоит рядом и внимает рассуждениям Рафы. Зато Хинес несколько раз метнул в него беспокойный взгляд, в котором явственно читается призыв о помощи.

— Вы что, и вправду хотите свалить эту ограду? — спрашивает наконец Ибаньес, воспользовавшись паузой в бурной речи Рафы. — Она, конечно, некрасивая, но не сделала вам ничего плохого, как сказал бы классик…

— Как это ничего плохого? — взвился Рафа. — А почему тогда нам пришлось оставить машины внизу и шлепать пешком целый километр? А если их угонят? А если с кем из нас случится какое-нибудь несчастье — ну, не знаю, что-нибудь непредвиденное — и надо будет срочно везти этого человека…

— Одного такого я уже видел, — бросает Ибаньес, — не исключено, что скоро потребуется…

— А всё эти козлы социалисты! — перебивает его Рафа. — Только и умеют, что драть налоги, штрафы… И за парковку тоже заплати… А ради чего?.. Чтобы на эти деньги ставить ограды и… мечети.

Хинес хмурится, словно не верит своим ушам, а Ибаньес, валяя дурака, простодушно спрашивает:

— Неужели и тут собираются построить мечеть?

— Нет, тут — нет, — говорит Рафа, — я это в общем…

— Но разве здесь власть забрали социалисты? — недоумевает Хинес.

— Здесь? Что ты имеешь в виду?..

— Это ведь часть Сомонтано, правда?

— Нет, как здесь — не знаю, — говорит Рафа слегка смутившись, — но в автономной области — да, социалисты. А ведь дорогами и тому подобным ведают областные власти.

— Да… разговор становится занятным. — Ибаньес вкрадчиво пытается включиться в беседу. — Меня страшно волнует тема путей… миграционных путей… Но я искал вот его. — Он быстро меняет тему, указывая на Хинеса. — Его очаровательная невеста хочет ему что-то показать, какие-то особенности здешнего рельефа или здешней архитектуры, точно не уяснил…

— А почему она сама не пришла за ним? — спрашивает Рафа.

— Загадка женской души… А дело было так: я пригласил ее на танец, но ее бальная книжка в перламутровом переплете оказалась уже заполненной, там столько имен и фамилий…

Хинес смотрит на Ибаньеса с веселой улыбкой, а вот Рафу, по всей очевидности, только раздражают его замысловатые шутки.

— Ну скажи, почему тебе вечно надо ввернуть что-нибудь эдакое? — не выдерживает он. — Ладно, и я с вами, — добавляет Рафа поспешно, присоединяясь к Хинесу и Ибаньесу, которые уже двинулись в другой конец зала.

— И вот еще что, Рафа, пожалуйста, — Ибаньес резко останавливается, — сделай мне одолжение, поставь еще раз «АББА».

— Тебе понравилось, правда? — сразу оживляется тот.

— Я просто обожаю «АББА», особенно эту песню… ну, где говорится…

— «Фернандо»! — подсказывает Рафа, всем видом своим выражая желание угадать.

— Точно!

Рафа спешит к музыкальному центру.

— Сейчас поставлю, — говорит он и на миг в нерешительности замирает над клавишами, — сейчас…

— Говорят, что глупость человеческая не имеет пределов, — шепчет Ибаньес на ухо Хинесу, увлекая его подальше, — но, надо заметить, какие-то барьеры, пожалуй, все-таки остаются — скажем, эта ограда…

— Ты слишком жестко судишь Рафу. Он совсем не плохой человек, просто…

— Можешь о нашем друге особо не беспокоиться — сейчас приторный сиропчик, который изготавливают эти шведские торговки, легко его успокоит и заставит забыть о мусульманских симпатиях социалистов.

— Ты, как я вижу, сегодня настроен непримиримо, — говорит Хинес.

— Пусть он будет счастлив в своей личной КаАББЕ, в своей безвкусной мекке.

— Ну… «АББА» — это не так уж и плохо…

— Может быть, вполне, я просто никак не могу отделить их музыку от… от рож и нарядов, которые обычно мелькают в порнофильмах… Но он прав — послушаем западную музыку, пока есть такая возможность. А то в следующий раз, заявившись сюда, найдем выстроенные в ряд у двери шлепанцы, а внутри увидим пышные задницы, повернутые на запад.

— Ты смотри поосторожней, чтобы тебя не услышали эти, с пышными задницами, вряд ли они рассуждают более здраво, чем Рафа, особенно если кто-то вздумает насмехаться над их святынями.

— Да-да, разумеется! Я смеюсь над Рафой только потому, что он оказался рядом, — это самый близкий для меня случай столь откровенной нетерпимости.

Хинес и Ибаньес с небольшими остановками приближаются к трем женщинам, беседующим у дальнего края стола, Марии, Кове и Ампаро.

— То, что ты сказал про Марию… ты выдумал, да? — спрашивает Хинес, снова останавливаясь.

— Ну конечно! Надо же было как-то избавить тебя от нашего общего друга. Да ладно, бог с ним, пошли лучше поболтаем с девочками. Тему техники и ее варианты, если уж она проклюнулась, трудно вырвать с корнем — мужчин она тотчас захватывает, а потом возникает снова и снова, как раковая опухоль. А вот их эта чума никогда не затронет…

— Хинес… представляешь, Кова тоже ходит заниматься современными… — говорит Мария, улыбаясь подошедшим мужчинам.

— Ну… я и вправду была на нескольких занятиях, — поспешно поправляет ее Кова, — но в последнее время там не бываю.

— Современные… — говорит Хинес медленно и скорее вопросительно, чем утвердительно, — если честно, то я не совсем врубаюсь.

— Современные танцы, — поясняет Ибаньес, — последняя стадия эволюции индейцев туту.

— Понял, понял, — говорит Хинес и добавляет, обращаясь к Кове: — То есть ты занимаешься танцами, release? Мария просто обожает поговорить на эту тему…

Пока Кова снова и снова пытается объяснить, что сейчас она уже перестала заниматься танцами, Мария смотрит в глаза Хинесу со странным выражением — выражением, в котором негодование — безусловно, наигранное и кокетливое — не может побороть искреннего восхищения, вдруг вспыхнувшего восторга.

— Милый… ты ведь прекрасно знаешь, что я занимаюсь совсем другим… contact.

— Release ведет к contact — кто бы сомневался, — тотчас вставляет Ибаньес. — Я, например, ни за что бы не позволил таким привлекательным женщинам ходить на курсы… где исследуются возможности человеческого тела. Всем хорошо известно: среди тех мужчин, которые увлекаются такого рода вещами, невероятно высок процент содомитов, но есть там, вне всякого сомнения, и лесбиянки…

— Ты что, ни о чем другом говорить не можешь? — с досадой обрывает его Ампаро.

— А мне почему-то не нравится слово «содомит». — Кова недовольно хмурится. — Мне кажется… оно оскорбительное и… при чем тут Содом?

— Назови как хочешь, суть не изменится, — парирует Ибаньес. — Можно заменить содомита на саламанкца… и сразу пропадет большая часть смысловых оттенков… Надеюсь, среди нас нет ни одного саламанкца, — добавляет он, озираясь по сторонам с притворным ужасом.

— А я начала ходить на йогу, — сообщает Ампаро. — Занятия ведет одна девушка — в муниципальном спортзале, и мне они сразу пошли на пользу. Раньше у меня шейные позвонки… вот здесь… были словно зажаты…

— Зажать бы еще чуть-чуть покрепче — и проблема исчерпана, — перебивает ее Ибаньес. — Правда, такой способ лечения можно счесть чересчур жестоким.

— Ты когда-нибудь прекратишь свои мерзкие шуточки? — набрасывается на него Ампаро, и голос ее звучит, пожалуй, слишком резко.

— Нет.

— Скажи, а сколько мужчин ходит на ваши занятия йогой? — весьма кстати интересуется Кова.

— Мужчин? Ни одного. Никто бы их там, разумеется, не съел, но они почему-то не спешат записываться.

— Самое обычное дело в небольших городках, — замечает Кова, — наверняка кое-кто и хотел бы записаться, но ни один мужчина ни за что на свете не рискнет пойти на занятия, где его будут окружать женщины.

— А вот в той школе, куда хожу я, мужчин немало, — говорит Мария, — но женщин все равно гораздо больше.

— Я бы с удовольствием позанималась на каких-нибудь хороших курсах такого рода, — говорит Кова, — хотя мне, думаю, пришлось бы начинать с самого нижнего уровня. Как-то раз… я посещала занятия, которые вел очень опытный преподаватель, его пригласили из Вильяльяны — я уже рассказывала о нем Марии, и она его, оказывается, знает. Так вот, он, этот преподаватель, сказал мне, что ему нравится, как я двигаюсь, и мне надо продолжать, надо учиться дальше. Он даже обещал установить для меня специальную плату за его занятия, ну как если бы я была из профессионального цеха… Три дня в неделю… Но разве я могу позволить себе такую роскошь — ездить в столицу?

— Ну уж если ты не можешь себе такое позволить… — пожимает плечами Ампаро. — У тебя ведь нет детей и ты не работаешь… Я имею в виду: ты не ходишь на работу, не должна отрабатывать там положенные часы…