Александр Грог - Время своих войн 1-2

— А, тож! Мужики в Европе пошли, обратил внимание? Словно беременные! И как своими причиндалами до баб дотягиваются?

— В Штатах феминистки требуют нормальных мужиков держаться определенной дистанции, отсчет по сексдомагательству считается от 22 сантиметров в сторону уменьшения, в Европе планируют ввести от 25 сантиметров. И отчего так?

— Замеряли, наверное, — говорит Седой озадаченно, машинально почесав сокровенное.

— Мужики, дайте линейку, — поглядывая меж простыней, просит Леха.

— Они в состоянии покоя замеряли? — спрашивает Миша озабоченно.

— Кто же в состоянии покоя домогается? — удивляется Замполит.

— Тогда ошиблись с расчетами! — удовлетворенно говорит Миша — Беспредел. — Я свое хозяйство знаю!

— Вот объевропеимся, пересчитают и под нас, — мрачно замечает Сашка — Снайпер. — Твое за эталон возьмут, а, как страдать, так все будем!..

Миша довольно улыбается.

— У Миши только поверху мало — выскваживает там, а дуда его велика, этот флюгер не каждый сквозняк повернет, — занозит и тут же бальзамит Сашка.

— Ну и что? Ежеден умен не будешь, — замечает Седой. — Передых требуется.

— Этому месту тоже, — говорит Леха, не уточняя какому именно.

— Как хотите, но кальсоны байковые зимой — самая вещь!

— Да, — соглашается Миша — Беспредел. — Если незастиранные, да в размер, да байка…

— Слышь? — удивляется Замполит. — Это когда в ротах что–либо под размер выдавали? Вот поет… Прямо Айвазовский!

— Ладно, разобрались, а кальсоны, случайно никто не прихватил со службы? По сегодняшним дням — первый дефицит. Миша? Никак ты? Ну, ты и беспредельщик! Уволок кальсоны!

— А что, классная вещь, особенно зимой, — подтверждает Лешка — Замполит. — Я, когда у нас в подразделении на спортивные костюмы перешли, очень расстраивался.

— С чего это?

— Волосатость, как вы все можете наблюдать, у меня повышенная, спортивные обжигают, а еще, когда дурная синтетика, то и статистический заряд накапливаю. Вам–то что, а один раз попробовал на сборах дочку нашего зампотеха поцеловать, уж так она удачно стояла, так стояла… А… Лучше бы не пробовал!

— Шандарахнуло?

— Два раза. Сперва статистическим, потом нестатистическим.

— Она?

— Угу.

— Это не Марина ли? — удивляется Георгий, вспоминая ту, от чьей улыбки хотелось выстрелить себе в сердце. — Так ее кто только не целовал! Целоваться она мастерица, на ней все перетренировались. А что, в постель никто так и не затащил?

— Она по заму начразведки сохла, — говорит Миша.

— Иди ты! По этому сморчку?

— Ну.

— Точно?

— Ну.

— Знаешь, Михайлыч, еще раз нукнешь, я тебя ковшиком по балде.

— Ну-у? — удивляется Миша — Беспредел.

— Братцы, дайте ковшик…

— Уймись! Нашел время ковшики ломать. Дело прошлое, мужики, только давайте, как на духу, а то помру, так и не узнаю — так было у кого чего с ней?

— Кого? Чего? С ней? — раздельно переспрашивает Казак, морща лоб. — Это в смысле перепиха, что ли?

— Да ну вас, ей богу! Как выпьете, так одно и то же залаживаете! — говорит Миша — Беспредел.

— Залуживаете… — поправляет его Сашка — Снайпер.

— Каждый раз одно и то же, — ворчит Седой. — Вковал бы кузнец разуму! Об чем бы разговор не шел, а сползает. Занялись–таки лобкотомией!

— Какова девка, такова и припевка!

— Колись, Семеныч! Ты по ней давно неровно дышал!

— Две зарплаты извел, куда только не водил…

— И что? До кустов так и не довел?

— Сворачивала, и все так ловко, так аккуратно, будто это я сам…

— Ясный тень, почти по Репину.

— Михайлыч, а ты–то как? Всильвуплечил ей хоть пару раз?

— Не-а…

— Вот бестия! — восхищается «Первый» — Со всеми крутила, никому не дала. Учись, разведка!

— А ты–то сам? Не отутюжил? Понятно…

— И ты, Борисыч, не впистонил?

— Не…

— Эх ты! Чухна! Что же вы, мастера художественного флирта? Замполит, хоть ты–то? Отпердолил? Это ты у нас отставной премьер женских альбомчиков…

Лешке очень хочется соврать, но средь своих не принято.

— Полный облом, — сознается он.

Ну, если уж и сам Замполит — лучший ходок по женской части… Да, что там лучший! Лучший из лучших!

— Редкое создание, — говорит Сергей.

— Штучный экземпляр, — соглашается Георгий.

— Еще та штучка! — подтверждает Леха.

— Надо же… Так чего же ее блядью называли, если она ни с кем ни блядовала, а только раскручивала?

— Вот за это и обзывали. Втройне блядь, если обещает, а не дает!

— Не уболтали! Такие болты, а не уболтали!

Всем взгрустнулось. В делах любви мужчинам положено говорить глупости, женщинам их делать. И всегда грустно, если с умом выстроенная, продуманная наперед операция не удалась по каким–то независимым причинам. Неучтенный фактор? Переоценка сил? Вот и гадаешь теперь, расстраиваешься за неудачи давно прошедших лет.

Извилина, усмехнувшись, выносит на банное обсуждение билль, рассматриваемый английским парламентом еще в 17 веке: «Женщина любого возраста, сословия и достатка, будь то девственница, девица в возрасте или вдова, совратившая с помощью духов, румян, косметических снадобий, искусственных зубов, фальшивых волос, испанской шерсти, железных корсетов, обручей, башмаков на высоких каблуках или накладных бедер одного из подданных Ее Величества и склонившая его к браку, отныне, согласно настоящему Акту, подлежит наказанию наравне с лицами, обвиняемыми в колдовстве, а заключенный обманным путем брак признается недействительным и подлежит расторжению…»

— Соображали! — заявляет Петька — Казак.

— А что, Марина тоже пользовалась чем–нибудь, за что ее следовало сжечь как ведьму? — интересуется Миша. — То есть, с учетом сегодняшнего времени, — яки женщину?

— Без комментариев!

Хмыкает не только Леха, но в унисон не получается…

— Ишь ты — честь соблюла, — одобряет Седой. — И это в таком учебном центре, где самых отборных молодчиков собирают!

" — И чем бы был этот мир без чувства долга, без чести?» — цитирует Замполит.

— Тем, чем он является сейчас, — бурчит себе под нос Сашка — Снайпер, и хотя услышан всеми, не находится ничего сказать, делают вид, будто не произнесено, хоть, бог весть, кто и что думает — словно темная волна прошла…

Прошлое легко ругать, тяжело исправлять. Туда гонца с грамотой не пошлешь что же вы, ироды, делаете?! Да и кто ему поверит!

И только Петька — Казак, встрепенувшись, предлагает в прежнюю тему:

— Давайте сходим к бабам!

Если по мужскому делу к девкам, то семь верст не крюк. Но не с бани же?

— Пока теоретически! — поправляет «Первый», вспомнив, что до ближайшей дойки напрямик километров двадцать, большей частью лесом, потом полями, заросшими самосевкой так плотно, что не проломиться, да и на той дойке осталось, что баб, что коров, да и те похожие — пока дотопаешь, можно по ночному делу и попутать.

Как сказал Гоголь в «Тарасе Бульбе», описывая знаменитое совещание казаков Запорожской Сечи: «Пьяных, к счастью, было немного, и потому решились послушаться благоразумного совета…»

— «Шестой»! Тебе удивлять!

— К новой форме, специально для ведущих военные действия в Ираке, теперь положены световые отражатели на спину.

— Что? — не понимает Седой.

— Кругленькие такие, очень похожие детишкам на ранцы лепят, чтобы машина на них не наехала.

— Хохмишь?

— Ни полграмма! Чтоб мне одну воду пить! — клянется страшной клятвой Замполит.

— Я тоже слышал, — подтверждает Сергей — Извилина. — Есть основания.

— Охренели пиндосы? Демаскирует же!

— По некоторым данным… Хотя, черт знает, что за данные! — признает Извилина. — Более половины всех потерь в Ираке от огня своих. Но сами сознаются лишь в 25 процентах.

— Тоже не хило!

— Что–то я немножко перестаю понимать современные войны, — вздыхает Седой. — Может, счеты сводят?

— Ага! — восклицает Леха. — Дедовщина! Молодые «дедков» отстреливают! Дорвались!

— Не понимаю, — говорит Седой.

— Некоторые вещи там, действительно, трудно понять. Вот, к примеру, обстреляли машину итальянской корреспондентки. Американский патруль обстрелял.

— Ну и что?

— Не торопи. В машине пятеро. Погиб итальянский спец, прикрывающий журналистку. Стоит почтить память, как бы мы к этому не относились — человек достойный, свою работу сделал — прикрыл. Журналистка жива, легкое ранение, еще пара спецов, что с ней ехали — эти оцарапаны, и местный иракский шофер тоже, может даже стеклом. В машине — 400 пробоин…

— Ахтеньки!

— Это что за стрельба такая?

У Седого едва ли не пар из ушей.