Соната незабудки - Монтефиоре Санта

— Он оттолкнул меня.

— Тебе придется самой сделать первый шаг. Вы связаны на всю жизнь. — Одри со стоном опустила голову. — Помни старую истину: «Лучше любить и потерять, чем никогда не знать любви»! Я бы ни за что не променяла восемь лет любви с Гарри на целую жизнь с тем, кто был бы мне безразличен. Тебе довелось пережить настоящее чудо и полюбить всем сердцем, но в этой жизни нельзя иметь все. Благодари Бога за детей, ведь некоторые женщины не могут даже зачать, а другие теряют своих детей, как твоя мать утратила Айлу. Не думай о том, что потеряла, помни о том, что имеешь, и береги это.

На лице пожилой женщины появилась сочувственная улыбка.

— Ты можешь замкнуться в своем горе или взять лучшее из того, что уготовано тебе судьбой. Выбирать тебе. Сегодня ты поступила правильно, и потом ты поймешь это. А завтра ты должна сделать все, чтобы спасти свой брак и оставить Луиса в прошлом.

Но чувства Одри были слишком свежими, чтобы размышлять о судьбе своего брака, и прошло еще слишком мало времени, чтобы оставить Луиса в прошлом. Когда тетя ушла, Одри спряталась под одеяло и уснула.

Когда Сесил вошел в свою гардеробную, уже было темно. Он включил свет и тихо прикрыл за собой дверь, чтобы не разбудить жену, которая спала в соседней комнате. Он подошел к туалетному столику. Увидев свое отражение в большом овальном зеркале, Сесил потер подбородок. Он выглядел старым и дряхлым. Глаза утратили блеск, белки пожелтели и стали тусклыми. Кожа приобрела красновато-коричневый оттенок, стала грубой на ощупь, а рот вечно был искривлен недовольной гримасой. Без труда можно было заметить, что ему плохо. Сесил вздохнул и взял Библию в кожаном переплете, к которой он в последнее время часто обращался. Затем, открыв один из ящиков трюмо, достал оттуда маленький ключ. Сесил был чрезвычайно аккуратен, и у всех вещей было специально отведенное им место. Наконец, он вынул маленькую шкатулку орехового дерева, в которой хранил особо ценные вещи, и направился к креслу. Он сел, открыл Библию на том месте, где между страницами была заложена золотистая ленточка, и начал читать. Сесил читал до раннего утра, и с каждым прочитанным псалмом у него становилось легче на душе и он ощущал прилив новых сил. Но один из них заставил его снова задумчиво потереть подбородок, тяжело вздохнуть и другими глазами взглянуть на последние десять лет своей жизни. Этот стих говорил ему больше, чем все остальные вместе взятые. Он остался у него в памяти, став своеобразной мантрой, которую Сесил твердил про себя снова и снова. Когда рассвет озарил небо и воздух зазвенел от птичьих трелей, возвещавших начало нового дня, он отпер ключиком маленькую деревянную шкатулку и вынул свернутый листок бумаги. Развернув его, он пробежал глазами текст. С годами чернила в записке немного выцвели, но слова Луиса не утратили своего значения. Взяв ручку, Сесил написал библейский стих в самом низу листка. Он еще раз перечитал записку, прежде чем снова свернуть ее и спрятать в деревянную шкатулочку. Затем закрыл ее и положил ключик на отведенное ему место.

Следующие несколько недель тянулись бесконечно долго. Одри искала отдушину в рутине повседневных домашних забот. Она изобретала множество дел, лишь бы заполнить свой день. Время тянулось так, словно стрелки часов остановились под тяжестью печали, а небо стало серым и мрачным, поливая пампу тяжелым проливным дождем. Влажность была удушающей. Борясь с болью и разочарованием, Одри всю свою энергию направила на то, чтобы начистить столовое серебро и медные ручки, разобрать вещи в старых сервантах и побросать в коробки с надписью «благотворительность» все вещи, скопившиеся за долгие годы, но так ни разу и не надетые. Затем она сходила в парикмахерскую и коротко остригла свои блестящие кудри.

И, наконец, в последний раз сыграла «Сонату незабудки». Торжественно, словно исполняя некий известный только ей ритуал, она поставила табурет, присела, подняла крышку пианино и легко коснулась пальцами клавиш. Она закрыла глаза и сделала три глубоких вдоха. С каждым вздохом она ощущала, как напряжение отпускает свои тугие сети, освобождая ее, по крайней мере, от внешних признаков того, что ее дух сломлен. Однако душевные раны так никогда и не заживут полностью. Ее пальцы начали медленно двигаться по клавишам.

В воображении она снова видела себя юной девушкой, чье сердце любовь еще только начинает обвивать своими сладкими путами, подчиняя ее себе в первый и последний раз. Она видела прекрасное лицо Луиса, беззащитность в его глазах, которая так не вязалась с выражением уверенности, которое он старался придать своему лицу. Она представила его широкую заразительную улыбку, которая так часто появлялась на его губах, пока разочарование не отобрало у него радость и надежду, оживила в памяти его поцелуи, способные заставить реальный мир исчезнуть и перенести ее в недосягаемый мир их общих мечтаний. Затем, пробудившись от своих грустных мыслей, Одри закрыла крышку пианино. «Теперь пусть собирает пыль, — сказала она себе. — Потому что я больше никогда не буду играть».

И когда Одри наконец смирилась с тем, что никогда уже не сможет вырваться из темной бездны отчаяния, судьба преподнесла ей дар, о котором она не могла даже мечтать. Ребенок Луиса… Когда Одри поняла, что беременна, она положила руку на свой живот, и ее лицо озарилось широкой, нежной улыбкой, а душа, уже почти омертвевшая, ожила и затрепетала от волнения. В ней растет частичка Луиса, которая теперь всегда будет с ней, и, если будет на то воля Божья, никто не отнимет ее у нее. Этого ребенка не отправят учиться за море. Она уже научена горьким опытом. Она не позволит. Зачатый в самой чистой на земле любви, этот ребенок будет особенным. Милостью Божьей ей был дарован еще один шанс на будущее. Будущее, озаренное радостью. Она больше не вглядывалась в бездну, перед ней открывался необъятный горизонт безграничных возможностей. «Это будет маленькая девочка, — сказала она себе. — И я назову ее Грейс[23]».

Только полностью насладившись этим даром судьбы, она вспомнила о своем супруге. И тогда ее улыбка исчезла. Одри нахмурилась, с тревогой размышляя, как ему все объяснить. Ей придется рассказать ему правду. Это неизбежно. Он узнает, что это не его ребенок — не может же она представить случившееся как непорочное зачатие. Одри очень боялась. Но не его гнева; она боялась причинить Сесилу боль.

Сесил вернулся домой поздно. Усталый, с поникшими плечами, он шел по тропинке к парадной двери. Одри была настолько поглощена своими собственными невеселыми мыслями, что не замечала мужа, пока он не появился на пороге. Сесил выглядел таким печальным и несчастным, что ее сердце заныло. Когда он вошел, она стояла в прихожей, кусая ногти. Выражение его лица не изменилось. Он просто равнодушно смотрел на нее, словно устал любить ее, не получая взаимности. Словно уже устал от постоянных попыток что-то изменить.

— Нам нужно поговорить, — сказала она.

— Хорошо, — покорно ответил он. Если бы она заявила, что собирается бросить его, Сесил бы совсем не удивился. Он проследовал за ней в гостиную и, как обычно, потянулся за виски, едва осознавая, что делает. Но был не в состоянии изменить привычке, даже если бы и захотел этого. Он опустился в кресло и отпил глоток из бокала.

— Итак, что ты хотела сказать?

Одри вздохнула. Она не знала, как все объяснить, как смягчить удар.

— У меня будет ребенок, — равнодушно произнесла она.

Сесил долго, не отрываясь, смотрел на нее, ничем не выражая своих чувств, и только щеки его вспыхнули, словно ему надавали пощечин.

— Понятно, — наконец произнес он.

— Я попробую тебе все объяснить, — начала она.

— Здесь нечего объяснять, Одри. — Он жестом попросил ее замолчать.

Она подчинилась, не протестуя, и увидела, что Сесил встал и облокотился на полку над пустым камином. Он всматривался в темноту, вспоминая стих из Библии и черпая из него силы. Теперь перед ним предстало неоспоримое доказательство романа Одри с братом. Все его подозрения подтвердились. Но она не бросила его; какой бы ни была причина, но она позволила Луису уехать. Сесил вздрогнул, вспомнив то утро, когда много лет назад он обнаружил исчезновение Луиса и его прощальную записку. Ему представилась золотая возможность исправить ошибки прошлого и загладить вину, которая терзала его с тех пор. Сейчас он стоял на распутье. Он мог продолжить идти по жизни с ней и ребенком или оставить ее и идти дальше в одиночестве. У него был выбор. Но в действительности выбирать было не из чего, потому что благородство характера снова властно заявило о себе. Он встал и расправил плечи. Его переполняла сила: так чувствует себя человек, когда его поступки продиктованы самоотверженностью и добротой.