В Рождество звезды светят ярче - Софи Жомен

собаке даже на пушечный выстрел. Непомерное наказание за невинную шалость! Агата видит, что ей сейчас хочется одного – забиться в какую-нибудь щель.

Она гладит Хлою по щеке и поворачивается к матери.

– Мы поедем домой, mamma, Хлоя примет ванну там, а потом сделает уроки, так будет проще.

– Но она такая грязная! Что будет с сиденьями твоей машины?

– Дай мне банное полотенце.

Роза со вздохом поворачивается к внучке.

– E domani, non farmi la stessa stupidità, chiarro?[6]

– Хорошо… – пищит провинившаяся.

Роза наклоняется и звонко чмокает внучку в щеку.

– Dai, smamma![7]

Войдя, Агата запирает дверь квартиры на ключ и снимает пальто.

– Скорее раздевайся, Хлоя, а я пока наберу тебе теплую ванну.

– Только потом я сама, ладно?

– Да-да, потом – сама! Но я помогу тебе с волосами.

– Ладно.

С недавних пор Хлоя стала очень стыдливой и предпочитает уединяться, чтобы раздеться. Теперь ей не придет в голову снять одежду в чьем-либо присутствии, даже при Агате.

Та помнит, что она была в ее возрасте совсем другой. Она не стеснялась предстать голой перед своей матерью, единственным человеком, чьей оценки она не опасалась. Но зачем сравнивать себя с Хлоей? Они в разном положении. Хлоя никогда не будет относиться к Агате как к матери, и причина этого проста: Агата ей не мать.

Она всегда думает о том, почему опекает Хлою вот уже пять лет, с комком в горле. Эта мадемуазель, которой вот-вот исполнится десять, – дочь Валерии, старшей сестры Агаты. У них с Валерией три с половиной года разницы, в детстве они были не разлей вода. Но Валерия страдала от душевного недуга, который в конце концов их поссорил. Она становилась все более агрессивной, непостоянной, в два счета переходила от хохота к слезам, от раздражения к неуемной радости. В школе с ней никто не хотел знаться. Она плохо успевала, была нелюдимой, все считали ее чудаковатой. Агата тоже. Родная сестра все больше ее пугала, и кто мог ее за это осуждать? У Валерии случались приступы неистовства, когда она кричала, всем раздавала тумаки, ломала и била все, что попадалось ей под руку, чтобы уже через секунду превратиться в невинную овечку.

Шизофрения. Диагноз прозвучал, как падение ножа гильотины, страшный и одновременно принесший облегчение. Сестры уже стали друг дружке чужими, и ни ту ни другую нельзя было в этом винить. Перед своим девятнадцатым днем рождения Валерия покинула отчий дом. Агате было тогда шестнадцать. С тех пор ее сестру не видели ни в лицее, ни на районе. Иногда та давала о себе знать: утверждала, что колесит по Франции в грузовичке, переделанном в домик на колесах, и вполне счастлива. Зато своих родителей Агата никогда не видела такими несчастными и потерявшими покой, как в тот период. Прошло семь лет, и Валерия объявилась опять. Семь лет… Она успела родить, но растить ребенка не могла и не хотела. Она осела под Парижем, в Ланс-ан-Веркор, с друзьями, приверженцами альтернативного образа жизни, без обязательств, привязанностей, детей… Хлое было тогда всего полтора года.

Это была очаровательная веснушчатая малышка, не понимавшая, что с ней происходит. Она еще не ходила и беспрерывно улыбалась. Всего за десять минут все Мурано без памяти ее полюбили.

С тех пор минуло почти восемь лет. Валерия уехала без тени сожаления, оставив Розе и Джузеппе бесценный сверток. Те окружили появившуюся откуда ни возьмись внучку любовью и заботой. Им пришлось полностью изменить свою жизнь, привычки, дом, бюджет… К тому времени Антонелло, их сын, уже вернулся жить в Италию, в Пьемонт, но делал все возможное, чтобы им помочь. Что до Агаты, то она тогда еще только закончила учебу. Хлоя прожила три года у бабушки с дедушкой, а потом судья лишил родительских прав ее мать и вверил опеку Агате, получившей на это благословение от своих родителей, которые были изнурены и уже стары для воспитания маленького ребенка. Не то что Агата – 25-летняя, полная энергии, у которой вся жизнь была впереди и которая только что пришла работать в «Галерею Артман». Сегодня она ни о чем не жалеет и готова ради счастья племянницы на все.

Валерия иногда звонит дочери, та выслушивает слова, не имеющие для нее никакого смысла, несбыточные обещания вернуться. Мать живет в ее снах, у которых нет шанса сбыться, и она это знает. Жизнь несправедлива.

Агата идет в ванную, наливает полную ванну теплой воды, взбивает пену. Игрушки на бортиках ванны вызывают у нее улыбку. Как быстро летит время! Кажется, только вчера они принимали ванну вместе с Хлоей…

– Я готова! – кричит та из своей комнаты. – Пены много?

– Хватит на целый полк, милая! Ее столько, что уже ничего не разглядеть!

Появляется довольная Хлоя, обмотавшаяся широким полотенцем.

– Отвернись! – требует она от Агаты, готовой выйти.

– Просто отвернуться? Я думала, ты хочешь остаться одна.

– Мыться хочу одна, а играть – с тобой. И потом, кто, если не ты, займется моими волосами? – Она корчит гримасу.

Играть? Выходит, малышка все еще здесь. Агата с трудом удерживается от смеха, ей нравится, что племянница не торопится взрослеть.

– Все, я в воде!

Повернувшись, Агата видит только ее торчащий из пены нос.

– Играем в «ни да, ни нет»? – предлагает Агата Хлое.

– Да ну!

– В «угадай, кто я?»

Девочка мотает головой.

– Во что тогда?

Хлоя пожимает плечами. Агата садится на край ванны. Она знает ее как облупленную.

– Тебя что-то беспокоит?

Помолчав несколько секунд, Хлоя решает признаться.

– Ты опять поздно вернешься завтра вечером?

Вот что ее гложет… Агата вздыхает.

– Да, зайка, так продолжится еще несколько дней, мне очень жаль…

– Ты обещала, что это кончится сегодня.

– Знаю, прости меня, очень тебя прошу.

Она не станет морочить ей голову разговорами, вроде «знаешь, у взрослых нет выбора, им приходится изменять своим обещаниям», девочке и так плохо, чтобы ее добивать. Последние недели Хлоя очень старалась, она забыла о совместных с Агатой выходных, о кино по средам, в одиночестве делала домашние задания, сама себя занимала, совсем как взрослая… У нее есть все основания сердиться на Агату. Та обещала ей, что как только украсит магазин к Рождеству, станет возвращаться домой раньше. Агата злится за это на саму себя.

Она натягивает на голову раздосадованной племяннице шапочку для душа, выпрямляется, поднимает правую руку и провозглашает:

– Торжественно клянусь, что это продлится не дольше недели начиная с сегодняшнего дня. Если я изменю – опять – своему обещанию, то буду приговорена носить эту шапочку