Жена хозяина трущоб - Лика Семенова

Джинни я увидела уверенные буквы, выведенные рукой Сальвара. Я прекрасно запомнила его почерк с карточки в цветах.

Я едва не завыла. В глазах тут же помутнело от проступивших слез. Я присела на корточки, сжалась, до ломоты обхватывая колени. Записка буквально жгла мне руки. Я боялась поверить глазам. Как такое возможно?

Я должна прочесть. Успеть, пока ублюдок не вернулся. Я нервно расправила записку на ладони, постаралась взять себя в руки.

«Лисенок, я не успокоюсь, пока не вытащу тебя. Сбереги свою жизнь, больше ничто не имеет значения. Я люблю тебя».

Меня буквально вывернуло от рыданий. Я терла глаза, снова и снова перечитывала. Но охватившее сиюминутное ликование очень быстро схлынуло, уступив место самому черному отчаянию. «Больше ничто не имеет значения…»

Сальвар просто ничего не знает… Имеет.

Меня растоптали, смешали с грязью. От этого не отмыться. Ничто в целом свете не способно смыть с меня эту чужую вонь. Я стала шлюхой. Я больше не имею права мечтать о нем. Все кончено. Я напишу еще одну записку. Последнюю. Для него.

Я хотела, чтобы Сальвар забыл обо мне. Забыл навсегда. Я, действительно, стала самой грязной шлюхой, которая никогда не посмеет даже посмотреть на него. Чтобы не испачкать. Прежней Софи больше нет. Но я до самой смерти буду помнить его мягкие губы, ласковые руки, серые глаза, которые могут темнеть, словно грозовое небо. Буду помнить, что он стал моим первым мужчиной, которому я отдавалась со всем желанием. Я не жалела ни о единой секунде, проведенной с ним. Жаль, это было очень недолго. Нужно было проживать каждый день, как последний. Думать только о себе. Теперь все мои прошлые страхи казались предельно глупыми. Я была наивной дурой.

Я снова перечитала записку, вглядываясь в каждую букву. Пыталась представить, как его руки держат карандаш. Слезы заливали лицо. Я почти ничего толком не видела, но мне это было не нужно. Я уже знала эти слова наизусть. Каждый росчерк сохранился в памяти. Я прижала бумагу к губам:

— Я люблю тебя…

Целовала ее снова и снова. Но я не могла оставить этот листок у себя, не могла сохранить. Пускай Сальвар для Марко недосягаем, но оставалась моя Джинни. Я никогда не прощу себе, если она пострадает по моей глупости. Я в последний раз поцеловала заветные строчки и разорвала бумагу, заливаясь неудержимым рыданием. Казалось, я рвала на крошечные клочки собственную душу. Чтобы от нее ничего не осталось. Мне больше не нужна душа.

Так будет лучше. Так будет правильно. Я не могу тащить Сальвара в этот ад. Я никогда себе не прощу, если испорчу его жизнь. Трущобы никого не отпускают.

Глава 74

Эту ночь я не спал. Это было невозможно после вчерашнего сюрприза.

Конверт принесли прямо в офис, оставили с остальной бумажной корреспонденцией. Внутри — короткая строчка с указанием времени и места. И тоненькая прядь рыжих волос. Все было очевидно — Джинни попалась. Твою мать! Она уверяла, что будет осторожна…

Стоило больших трудов разыскать ее, не вызывая подозрений. Девчонка была совсем такой, как описывала Софи. Маленькая щуплая азиатка с толстой косой. Она, действительно, была ей другом. Джинни рассказала все, что знала. Но это были крупицы.

Скорее всего, Софи не получила мою записку…

Мясник назначил встречу в «Парадизе», на одном из верхних этажей. И сам же опаздывал. Прошло уже больше часа, и я начал опасаться, что он не придет. Просто низкая издевка. Но Марко, все же, появился.

Я стиснул зубы, стараясь не взорваться. Не убить эту мразь прямо здесь. Но сердце уже отчаянно пульсировало где-то в горле. Я задыхался. Одна-единственная мысль, что эта тварь касалась моей Софи, лишала рассудка. Вблизи он был еще отвратительнее, чем я его запомнил. Настоящий урод. И даже приличный костюм не мог сделать из него человека.

Марко уселся напротив, развалился на стуле. Официант тут же подал водки и блюдо с закуской, услужливо наполнил рюмки ему и мне. Я с трудом дождался, когда официант отойдет.

— Что с Софи?

Марко демонстративно проигнорировал вопрос. Опрокинул рюмку в рот. Собственноручно наполнил снова. Уставился на меня.

— А ты кто такой, чтобы спрашивать о моей жене? — Он картинно закатил здоровый глаз: — Ах, да… Любовничек. Не знаешь заповеди, любовничек? Сказано: «Не желай жены ближнего твоего и не желай дома ближнего твоего, ни поля его, ни раба его, ни рабы его, ни вола его, ни осла его, ни всего, что есть у ближнего твоего».

Как же я хотел разбить эту рожу в кровь, чтобы высыпались зубы… Но сидел, закаменев. И слушал. Пока Софи у него — я связан по рукам и ногам. И самое омерзительное, что этот выродок все понимал не хуже меня. Знал, что может говорить все, что угодно. И я все стерплю. Даже если он плюнет в лицо.

— Чего ты хочешь?

Он осклабился:

— Не понятно? Ладно, эта тупая узкоглазая овца… Но неужели ты думал, что на своей территории я ни о чем не узнаю? Это моя земля и мои люди. Все до единого.

— Что с Софи?

Марко оскалился и разом опрокинул вторую рюмку.

— Заладил… Переживаешь, любовничек? Правильно делаешь. Но усвоить ты должен только одно: сунешься еще раз, и наша драгоценная София лишится какой-нибудь незначительной части тела. Например, пальца. Не смертельно… но очень неприятно. Пальцев много. Можно неспешно резать по одному, пока ты не поумнеешь. В женщине это не главное. Ведь, правда? — Он будто ждал одобрения. — Главное — положенное количество отверстий. И не все любят поуже.

Кровь буквально ударила в голову, потемнело в глазах. Я убью эту мразь. Я стиснул зубы, снова и снова призывая себя к хладнокровию, но буквально захлебывался переполняющим меня кипящим ядом.

— Что ты хочешь за ее свободу? Назови свою цену.

Его глаз остекленел.

— Вот как…

Он опрокинул очередную рюмку, положил в рот закуску с блюда и сосредоточенно жевал, будто обдумывал вопрос. Но я прекрасно видел, что все это лишь дешевое кривляние — он ее не отпустит. Ни за какие деньги. Чертов сукин сын!

— Твою компанию.

Я какое-то время молчал, глядя на него. Отдал бы я бизнес, чтобы вытащить Софи? Не задумываясь.

— Я согласен.

Он хрипло расхохотался, даже шлепнул ладонью по столу:

— А ты добряк… Если бы не одна мелочь. Моя жена бесценна. Ты ведь согласишься со мной? Но если я когда-нибудь, все же, надумаю ее продать — тебе предложу первому.

— Она